Последние рыцари

До самого рождества, пока стояла сухая холодная погода, Брне чувствовал себя с каждым днем лучше. (Мазь Певалицы кончилась две недели назад, и он прикладывал только репейник.) Однако незадолго до рождества начались дожди. У Брне сначала мозжило в лодыжках, потом боль разошлась по всей ступне, ныла каждая косточка, затем воспаление перешло на икры, а вскоре заболели колени, и он лежал пластом, не в силах пошевелить ногами и изнывая от бессонницы. В невероятных мучениях Брне посылал к дьяволу Певалицу и его народную медицину, Тетку и шаллеровскую школу, бранил Баконю и весь его ослиный род, Навозника и его кухню и все на свете, пока боли не отняли у него дар речи. Тогда, опасаясь за его жизнь, послали в городок за молодым врачом. Ркач приехал под проливным дождем, прописал то же, что и прежде, оставил пилюли, посоветовал умеренность в еде и, взяв за дорожные расходы и за осмотр двадцать талеров, укатил, даже не отдохнув по-человечески. На другой день после пилюль стало еще хуже. Потом, когда погода немного прояснилась, боли приутихли, а когда небо снова нахмурилось, возобновились и боли. Среди этих терзаний Брне решил, как только сможет сидеть на лошади, ехать в «город», ехать во что бы то ни стало в «город», где хорошими врачами хоть пруд пруди. Он принялся подсчитывать, во сколько обойдется поездка ему и Баконе в день, в месяц и т. д. Баконя и сам толком не знал, чего желать. С одной стороны, заманчиво было поехать в город, хотя бы и ненадолго, но, с другой стороны, Баконя побаивался, вдруг дядя умрет там, и он останется один-одинешенек среди макаронников. Что тогда делать? Однако, как только дядя встал, он первым долгом послал человека на Велебит за Певалицей. Крестьянин приехал с новой порцией мази и советом знахаря: ходить по-прежнему и пить как можно больше сыворотки. Брне так и поступил. Он снова принялся за прогулки, с той только разницей, что после каждой выпивал по чашке сыворотки и к ночи надувался до чертиков. Испортив, наконец, желудок, Брне стал есть меньше, и, таким образом, болезнь желудка пошла ему в некотором роде на пользу. В таком положении мы его сейчас и застаем.

Баконя вошел в церковь, когда кончалась треть утрени. Все взгляды обратились на него. Не далее как вчера настоятель сделал ему за опоздание строгое замечание. Глаза Кота, Кузнечного Меха и Вертихвоста были полны злобы. Баконя зажмурился, передернул плечами и подладился к хору. Он пел, как не пел уже давно: сначала тихонько, потом громче и громче и наконец полным голосом, с переливами, вибрациями. Пышка от восторга разинул рот и словно окаменел. Да и остальные так или иначе поддались очарованию, а Теткино лицо прояснялось все больше, пока наконец не расплылось в восхищенной улыбке.

Когда вышли из церкви, Вертихвост, видя, что Тетка молчит, резко сказал:

— Ты, Еркович, останешься сегодня без обеда!

Все переглянулись. Баконя затрясся.

— Ты понял, что я сказал?

— Само собой, понял! — вмешался Сердар и лукаво подмигнул Баконе. Возражать против наказания за неуважение к церковному уставу было неудобно.

Фратеры удалились. Кот, глядя прямо перед собой, добавил совершенно серьезно:

— Прими, брат Ива, со смирением сию малую епитимью!

Давясь от смеха, Буян схватил Баконю за руку. Буян видел, что Баконя пришел в бешенство, но, обессилев от смеха, старался лишь оттолкнуть товарища, опасаясь, что тот кинется на Кота.

— Ну и проказа! — проговорил наконец Буян. — Только сейчас понял, какая проказа! Не горячись, Ива, а то наделаешь глупостей! Пойдем к Навознику с заднего хода!

Неожиданное участие Буяна приятно удивило вконец огорченного Баконю. Он дружески пожал ему руку, и они молча направились в кухню, где перепуганный Пышка уже рассказывал Навознику о страшном происшествии.

— Замолчи, малыш! — сказал Баконя. — Ступай в школу!.. Дай мне, Грго, кофе для дяди!

— Садись-ка и пей сам, а дяде я снесу! — сказал повар и, наливая послушникам кофе, затараторил: — Это все глупые и злые штучки коварного дьякона, который хочет как можно скорее добиться посвящения. И со мной он такой же. В глаза не глядит, а разговаривает смиренно, словно исповедоваться у меня задумал. В чем дело, спрашиваю я вас? Уж не лестница ли тут виновата, что в полночь через стену перебрасывалась и вела через кладбище к слугам до утра, когда…

— Что ты говоришь, Грго? — опешив, прервал его Буян. Баконя тоже вздрогнул и поднял голову.

— Говорю, что знаю, не ради доноса и не в укор, а пусть не думают, что я впал в детство, пусть знают, что, когда я сплю, один глаз у меня всегда начеку, и когда Жбан у нас служил… Так и скажу фра Якову…