Последние сто минут

– Ой, не надо меня пугать! Меня все пугают - и телевизор, и даже ЖЭК. У нас горячей воды нет.

– А разве сейчас бывает другая?

Она не поняла юмора и сказал:

– Я, в принципе, согласна на горячую воду, потому что ее можно охладить. Ты меня понимаешь?

– А что звонишь? - спросил я, поглядев на часы и поняв, что семь минут из отведенных мне ста я уже истратил.

– Вопрос сексуальный, - сказала Ольга. - Конечно, при такой температуре думать о сексе неприлично, но женщина должна устраивать свое личное счастье. Как ты думаешь, Андрюша не импотент?

– Что?

– Манихеева мне сказала, что она точно знает от его прошлой любовницы, что он практически импотент…

Когда я смог повесить трубку, оказалось, что потрачено пятнадцать минут.

И тут же телефон взвыл снова. Он требовал меня, он желал общаться.

Я протянул руку к аппарату и тут осознал, что я не только сто минут - я могу всю свою жизнь провести у телефона.

Я законопослушный человек и не люблю бить чашки. Но осознание катастрофы вошло в меня в этот момент так глубоко, что я осторожно и медленно поднял телефон на уровень плеч и с наслаждением мальчишки, который ломает дорогую игрушку, швырнул его на пол. От телефона отлетели какие-то куски, он весь стал плоский, но тут же зазвонил вновь.

И тогда я его растоптал.

Топтал я его увлеченно, но кончилось это плохо, потому что я поскользнулся на какой-то детали и сел на пол. Отшиб копчик. Да так, что думал - уже не встану. Только мысль о том, что мне осталось восемьдесят минут, заставила меня с кряхтеньем подняться на четвереньки и приняться за отбор самых необходимых вещей.

Позвонили в дверь.

Я открыл, придерживая ладонью поясницу.

Это был почтальон.

Пот катился по нему ручьями.

– Я «Новый мир» не стал в ящик класть, - сообщил он мне. - Крадут. Из двадцатой квартиры жаловались.

Он передал мне журнал. На обложке были мокрые следы его пальцев.

– У вас попить не найдется, водички? - сказал почтальон. - Невыносимо работать. А кто о нас думает? У вас телефон разбился?

Мы пошли с ним на кухню. Из-под крана он пить не хотел, но, к счастью, нашлась вода в чайнике.

– Вчера по телевизору говорили, - сказал почтальон. - Нет гарантий, что не будет заражена вода, потому что очистные сооружения от этой жары остановились. Вы слышали?

– Нет, не слышал.

Почтальон пил медленно, мелкими глотками, я его знал уже лет пять, он все собирался на пенсию, потом возвращался, потому что дома было скучно.

– А вы в командировку собрались? - Он, оказывается, увидел, проходя мимо комнаты, мои вещи.

– Уезжаю, - сказал я.

– Только не на юг, - сказал почтальон. - Потому что там доходит до пятидесяти. У меня племянница вернулась. К счастью, живая.

– Я в другую сторону.

Он допил воду, поблагодарил, но ушел не сразу, он полагал невежливым уйти сразу. Я закрыл за ним дверь и понял, что до рандеву мне осталось меньше часа. Внутри начал щекотать какой-то жучок. В конце концов, за что я держусь? Зачем мне галстук? Или вторые ботинки? Пожалуй, надо сделать вот что: три пары белья, рубашка, зубная щетка - представим, что мы отправляемся в Ленинград. На три дня. А остальное - сувениры. И две книги. Какие книги? Нет, надо взять мои статьи. И рукописи… А зачем сувениры?

Я метался по комнате. Нет, со стороны вы бы подумали, что я сижу перед вещами в кататоническом трансе. На самом же деле я мысленно метался по комнатам, хватал с полок и из шкафов вещи, тащил их к куче, выбрасывал, хватал другие…

Когда же я наконец поднял дорожную сумку - конечно же, в ней было куда больше пяти килограммов, - мне расхотелось уходить. Я все понимал: надо. И ничто меня не удерживало: ни семьи, ни друзей, ни родителей - все это было, и все это как-то кончилось…

Нет, понял я, так нельзя. Я выключил телевизор, который передавал приукрашенный прогноз погоды, сел на стул, посидеть на дорожку. Тихо тикали часы. Еще мамины, настенные.

Я встал, подошел к двери, но тут же положил сумку на пол и побежал на кухню. Мне показалось, что я не выключил газ. Конечно же, я выключил газ.

Можно было бы еще посидеть - мне оставалось полчаса, а идти до гастронома не больше семи минут.

Лучше я приду раньше. Хватит. Каждая минута здесь бессмысленна.

Я закрыл окна. Ночью может быть гроза - каждую ночь бывают сухие грозы, после которых становится еще жарче. А если и получается дождь, то он тут же поднимается паром…

На улице были люди. Странно, но люди ходят по улицам. И будут ходить до последней возможности. Вот мать везет ребенка гулять… Вот старуха тащит с рынка сумку. Значит, на рынке чем-то торгуют. Я бросил взгляд на градусник - ртутный столбик стоял возле сорока. Днем поднимется до пятидесяти.

Я захлопнул дверь, вызвал лифт. Лифт приехал сверху. В нем стоял Мешков. В брюках и майке.

– Простите, - сказал он. - Я в таком неглиже. За газетой еду.

– Я понимаю, - сказал я.

Господи, подумал я, забыл деньги. Сберкнижку и деньги. Возвращаться?

Я поглядел на часы. Двадцать пять минут. Черт с ней, со сберкнижкой, там все равно рублей сорок, не больше.

Мешков навалился на меня, от него пахло потом.

– Нет, вы мне как физик скажите, что будет? Что будет?