Последние сутки доктора Фауста

Ему снилась школа, университет, студенческие вечеринки, детская площадка перед домом, песок на ней и первые каникулы в Египте. Все это время Фауст ходил в светлой рубашке и был уверен, что у него впереди много времени. Казалось, что он родился в этой рубашке или в какой-то похожей. И вот ему снилась утроба матери. Она была похожа на скафандр, о котором он тогда ничего не знал. Фауст чувствовал себя животным, потому что не мог описать мир вокруг. У него не было ассоциаций, не было понятий. У него были только рефлексы, которые даже не могли оформиться в желания. Он не знал, как приятно дышать воздухом после дождя, пить дорогой виски и смотреть в иллюминатор космического корабля. Настоящий Фауст был ничем не примечательнее паразита, живущего в организме другого живого существа и не осознающего, зачем он так поступает. Ответ на вопрос «Почему?» был простым: «Потому что все живое стремится жить». И все же Фауст спрашивал: «Зачем?». И оформившийся семимесячный эмбрион не понимал, что за голос в его голове звучит и почему так пугает. Иногда Фаусту казалось (и это было необычно для космических снов), что он находится не в материнской утробе, а в стеклянной банке с формалином. А за ее пределами видит кабинет средневекового врача. И в банке было холоднее, но спокойнее, потому что в ней он переставал быть животным и становился вещью. Когда Фауст концентрировался на своих ощущениях, то понимал, что не чувствует ничего, кроме энергии, которую сложно описать, не имея сознания, и которую невозможно заметить, имея гормоны. Он физически чувствовал рамки, чувствовал, что не знает мира за пределами кабинета, чувствовал, что не помнит ничего, что было до момента, когда вещь поместили в сосуд. Он чувствовал свои члены – нечто похожее на руки, ноги и две головы. Это все было его – человека, а не вещи. За несколько мгновений сна Фауст научился их разделять. Его покачивало в мутном растворе, как в невесомости, иногда подталкивая к холодному стеклу колбы, в которой он находился. Внезапно мир за пределами сосуда изменился и вместо кабинета Фауст увидел огромную голову, искаженное мужское лицо с длинным носом и завитыми черными усами. Большой рот что-то говорил, изредка демонстрируя свои пожелтевшие зубы. А потом он постучал по колбе ногтем указательного пальца. Этот стук был похож на выстрел в читальном зале библиотеки. В обволакивающей тишине он прогремел громче, чем ему положено. Стук повторялся, бил по ушам, как монотонный колокол, когда лицо усача вновь сменилось кабинетом. Стук, стук, выстрел.

Фауст явно услышал выстрел. Он сидел над стопкой книг в читальном зале Баварской государственной библиотеки, когда Вальдес направил на него Walther P1. То, что пистолет огнестрельный Фауст знал наверняка – полгода назад они вместе стащили его у отца Вальдеса, чтобы пострелять по отжившим бутылкам. Но Фауст не мог знать, что его взбалмошному другу хватит смелости спустить курок. Хотя тот факт, что он разыграл эту сцену в столь публичном месте, должен был насторожить.

– Фауст! – драматично крикнул он. Сам Фауст долго смотрел на Вальдеса и на дуло, ожидая какой-никакой подготовленной речи, но ее не последовало.

– Не будь придурком. На нас смотрят люди.

– Я не шучу!

Фауст вздохнул и отложил книгу. Он был преисполнен уверенности в себе и для демонстрации полного спокойствия вскинул брови и закатил глаза.

– Ты не будешь стрелять в меня из-за телки, – равнодушно сказал он.

Но Вальдес выстрелил. Он промахнулся, как промахивался, стреляя по бутылкам. И попал в край стола. Фауст вскочил с места и отпрыгнул в сторону. Он еще долго не мог успокоиться, тяжело дышал и, не веря в абсурд происходящего, разглядывал перепуганного Вальдеса, готового вот-вот разрыдаться.

– Ты больной?! – завопил Фауст, тыча рукой в стесанный край стола. – Ты идиот, Вальдес!

К тому моменту подоспела охрана, но горе-стрелок не сопротивлялся. Больше всего прилетело его отцу. Вальдесу же впаяли штраф, исправительные работы и вышвырнули из университета с ужасной характеристикой. Они с Фаустом общались еще несколько лет. Он навсегда запомнил этот звук выстрела. В тот миг Фауст решил, что никогда больше не будет иметь дел с оружием.