Последние ворота Тьмы

Ещё более интересно было слушать рассказы обитателей Хары — их опыт был несравненно больше. Здесь Лэйми оказался в привилегированном положении, так как рассказчиков вокруг было много, а слушателей — явно недостаточно. Разнообразие миров Хары было выше всех представлений — планеты с двойными солнцами, с тройными и пятикратными. Была даже одна с целым роем маленьких, злых, сине-белых светил. Планеты с кольцами; планеты с роями лун; двойные планеты, полнеба которых загораживала планета-двойник. Планеты с разной силой тяжести, с разным климатом, с разной природой. Разнообразие культур, как ни странно, было меньше разнообразия начальных условий — в этом отношении все первобытные миры были неотличимо похожи. Лишь с ростом культуры различия возрастали. Но здесь Лэйми пришлось сделать одно, очень неприятное открытие.

Человеческие расы и цивилизации были смертны. Число миров Хары вовсе не было постоянным. Первобытные культуры могли существовать очень долго, но стоило им перейти в технологическую стадию — и они исчезали самое большее через несколько тысяч лет. Основной причиной их гибели было вырождение, но Лэйми полагал, что причина другая — отчаяние. Люди могли летать к звездам, но ни одна из их культур не достигла уровня, на котором возможно изменять Реальность. Для этого цивилизация должна была существовать миллионы лет, то есть, быть стабильной. Человеческим культурам недоставало сплоченности; они бросались из одной крайности в другую, воевали друг с другом и быстро гибли. Едва ли не единственной причиной этого была фатальная невозможность принять другую точку зрения, отличную от часто ложных представлений о морали и чести. Дети Хары старались это изменить, но их помощь была только каплей в океане страданий.

Конечно, нельзя было исключать, что какая-нибудь из человеческих рас станет сверхрасой, какой стали Манцибурны, перейдет в другие Вселенные и пребудет вовеки. Но шансов на это оставалось всё меньше. Люди возникали везде, вновь и вновь — но число их планет сокращалось, хотя и очень медленно — должно было пройти ещё семь или девять миллиардов лет, чтобы они исчезли вообще. Сама Вселенная тоже не была вечной, так что обитателей Хары это мало трогало. Особенным вниманием среди них пользовались миры или места с веселой и бестревожной жизнью и они всеми силами старались поддержать и сохранить их — не столько ради их обитателей, сколько ради возможности хоть немного отдохнуть от бесконечных рассуждений о прошлом и будущем. Лэйми поступал так же. Ему было очень приятно узнать, что Паулома оказалась в числе этих мест. Сугха очень приблизилась к ней, но ещё не стала неотвратимой угрозой.

Устав от неохватного разнообразия Хары, он вновь находил утешение в объятиях Сималы. Охэйо повезло меньше. Его отношения с Маулой были просто ангельскими — она считала чувственную любовь развлечением для животных. А Маула Нэркмер была не из тех, кого можно переубедить — словами или чем-либо ещё. Но, хотя на Охэйо с интересом смотрело множество других девушек, он сам смотрел только на Маулу. Любовь, на взгляд Лэйми, была престранной вещью. Впрочем, Аннит вовсе не выглядел убитым горем.

Лэйми подумал, что было бы кстати навестить его; он бесшумно поднялся, оделся и тихо выскользнул из комнаты. Направляясь в комнату друга, он, ещё не войдя в неё, услышал, как тот что-то напевает.

Став на четвереньки, Лэйми прополз в узкую горловину. Охэйо, тоже едва одетый, сидел на пятках перед включенным ноутбуком. Маулы рядом с ним не было — она предпочитала отдыхать в своих покоях.

Аннит удостоил его единственного косого взгляда.

— Привет, Лэйми. Знаешь, за делами я как-то забыл, что у меня было три брата — старших, к тому же. Я неплохо их помню — очень интересно сравнивать их с другими юношами анта Хилайа. Кое-кто из них оставил след в семейных архивах. Оказывается, у меня в роду было много поэтов. Император Мэкхис, например. Правда, в историю он попал по другому поводу: за раз самолично отрубил головы шестистам мятежникам. Отдыхая от сих печальных трудов, он сложил трогательные вирши о бренности бытия — ты бы их в школе учил, не случись войны. Самое забавное, что стихи он писал совсем неплохие.

Лэйми уже доводилось слышать о Императоре Мэкхисе — хотя он жил две тысячи лет назад. В «Истории Империи» от него осталось только три абзаца с этим достопамятным эпизодом и злосчастным стихом. Охэйо мог рассказать гораздо больше на этот счет. Старший из его братьев, наследник, не выносил черных глаз — если таковые попадали в поле его зрения, он их просто выкалывал, полагая — притом совершенно искренне — что глаза суть зеркало души, каковая, в данном случае, несомненно полна чернейшего Зла.

— Должно быть, приятно иметь такую длинную родословную, — насмешливо сказал он.

Охэйо вновь косо взглянул на него.