Последние времена (сборник)

Несколько часов он просидел на скамейке в парке, слушая, как веселый оркестр наигрывает бодрые мелодии. К нему подсаживались кудрявые девчушки, прижимались, хохотали и тащили его за собой – в городе был какой-то праздник, а может быть, праздник здесь был всегда. Тезкина ничто не трогало. Что теперь делать, куда идти дальше, он не знал. Но одну вещь понимал с очевидностью – вернуться так просто домой он не сможет. Он настолько остро ощутил свою утраченную связь с Козеттой, что не раздумывая отдал бы все для того, чтоб с нею встретиться. И там же, в парке, Саня решил, что, покуда у него достанет сил и денег, он будет ездить по Германии и искать ее, и Бог даст – в этом он был уверен – ее встретит.

Не такая уж большая страна Германия, чтобы разминулись в ней двое русских, кому обещали встречу пасхальные звезды над речкой Березайкой.

5

Он искал ее повсюду, на севере и на юге, во Франкфурте, в Дюссельдорфе, на Рейне, в Руре и в Саксонии, ночуя в дешевых гостиницах и кемпингах, передвигаясь на автобусах и поездах, а когда кончились деньги – автостопом, точь-в-точь, как некогда по Украине. И теперь снова приходилось ему ночевать на улице, в парках и лагерях для беженцев, нелегально подрабатывая мытьем посуды.

Он увидел совсем другую Германию – югославских и азиатских беженцев, насмешки и презрение работодателей, унижение и вражду, столь знакомые ему в родном Отечестве. Воистину, мир был слишком одинаков. Вот только Козетты нигде не было. Он понимал, что она могла уехать куда угодно – в Австралию, в Канаду, в Аргентину, и давно пора было оставить безумные и тщетные поиски, но Тезкин продолжал еще на что-то надеяться. Иногда ему случалось по целому дню не есть, несколько ночей спать в холоде. Снова донимали его утихшие было лихорадка и озноб, мучил кашель, но он не сдавался, хотя с ужасом понимал, что срок пребывания здесь сокращается, как шагреневая кожа, и через пару недель любой полицейский чиновник выкинет его вон за пределы Германии.

А страна уже готовилась к богатому и сытому Рождеству. Всюду на витринах красовались товары, раздражавшие взгляды нищих беженцев, к которым зорко присматривалась полиция и которых ненавидела местная шпана. Саня обходил стороной сверкающие улицы, подавленный, угрюмый и потерявший остатки всякой веры, спрашивая возлюбленную скорее по привычке. Он снова был в Мюнхене, но теперь улицы пронизывал горный ветерок, баварские модницы щеголяли русскими мехами, кроме тех, кто вступал в общество защиты животных. Пиво текло рекою, праздник не прекращался, философ был в таком же тупом унынии, как ровно десять лет назад, вычищая полковые сортиры.

Но однажды в голодный и маятный ноябрьский день его кто-то окликнул на ломаном русском языке:

– Хэрр Тьозэкин?

Саня повернул голову и увидел невысокого щуплого немца в очках, лет сорока пяти. Немец приветливо улыбался, и Тезкин несколько секунд тупо на него глядел, даже не пытаясь вспомнить, где и когда он мог видеть этого человека.

– Бэрэзайка, – сказал немец, широко улыбаясь, – банья. Я бил к вас прошлый Рождество. Мне зовут Фолькер.

– Хорошо, – сказал Тезкин бесцветным голосом.

– Почему ви так грустный? – спросил Фолькер, приглядываясь к Тезкину. – Я приглашай вам пить пиво, йа?

– Йа, – вздохнул Саня, которому было все равно, не осталось даже сил ничего в себе таить.

– Вам что-нибудь плохо?

Тезкин кивнул и скупо и безучастно рассказал, что ищет одну женщину.

– Надо сделать объявление на газета.

– О, йа, – согласился Александр, думая, как бы ему побыстрее расстаться с поклонником российских философов и брошенных деревень, но его собеседник, так же беспричинно весело оглядывая Тезкина, заказал еще пива и объявил:

– Вы не имейт марки.

– Да, не имейт, – сказал русский философ зло, – я не имейт в вашей хваленой стране ничего, нихт.

– Алекзандер, ви не надо сердитый. Я хочу вас помогать.

– Я не сержусь, – ответил Тезкин, вставая. – Сколько я должен за пиво?

– Ничего, – сказал Фолькер серьезно и ничуть не обижаясь. – В этот раз я ви угощал, в другой ви угощает мне.

– Боюсь, что ничего не получится, – пробормотал Саня. – Простите, я должен идти.

– Подождите, Алекзандер, – возразил немец. – Возьмите ваше место и слышите, что я говорю. Ви нужен отдых. Ви много писал прошлый год?

– Я не написал ни слова и вряд ли что-нибудь еще напишу.

– Не говорите это. Ви сейчас трудный позиция в страна, я знаю. Ми тоже бил так позиция после война. Я бил маленький, но я вспомню. Я не имел отец, они убил его на война. Вы имейт отец, Алекзандер?

– Нет, – сказал Тезкин хрипло, – его тоже убили.

– Я вам понимаю. Я бил очень бедный, я мил стаканы в этот бар, а теперь я имейт деньги, я директор частный гимназиум, и в мой гимназиум дети научат русский язык. А какой-нибудь русский убил мой отец. Это странно, Алекзандер?

– Да, – согласился Саня, – в Хорошей до войны было сорок с лишним мужиков, вернулась треть. А зачем вам в вашей гимназии русский, Фолькер?

– Я люблю ваша страна. У нее убили мой отец, но я люблю ей. Я хочу, чтобы мой студенты тоже любите ваша страна.

– Да, – пробормотал Тезкин, не зная, что сказать.