Последний апокриф

О его святая святых – межреберном тайнике! – было известно двум существам на земле: ему самому да безрукому медвежатнику Моше.

Моисей Ильич, прикинул про себя Джордж, давно в другом мире – значит, подумал он, оставалось…

Джордж, как мог, гнал от себя любые догадки, кем на деле являлся этот угрожающе черный человек с глазами, как васильки (втайне он даже надеялся, что все происшедшее с ним за последние сутки окажется сном, который вот-вот закончится!).

– Яйцо, вы хотели сказать… – на всякий случай отважился приврать Джордж (в Казино, помирая, Ваня доверил ему яйцо, о копье речи не шло!).

Но Ваня его ущипнул за пузцо – он и признался.

– Копье у меня! – простонал Джордж.

– Знаю! – тягуче откликнулся Иван, не ослабляя тисков и наматывая на черный кулак рыхлый живот крупье.

– Я поеду, поеду, поеду в Иерусалим! – со слезами на глазах трижды поклялся наш герой.

– Поползешь! – пообещал черный человек, неторопливо натягивая Джорджу на нос его же пупок (в гроссбухе про адские штучки как раз эта шалость и пропущена усидчивым Дантом!).

– И поползу… – согласился крупье, опять теряя сознание…

195 …Наконец серебристый лайнер из Москвы затих и застыл у самой кромки полосатой дорожки.

К самолету не медля подали трап с золотыми ступенями и платиновыми перилами (сработанный по сатанинским чертежам еще рабами Древнего Рима!).

Все, кто в эту минуту находился на чертовых трибунах, – министры, послы, члены королевских фамилий и прочая шваль – все, как один, устремились к вышеуказанному летательному аппарату.

В порыве эмоций они чуть было не разнесли самолет – но тут по ним с неба ударила молния.

Кто упал – тот уже не поднялся, остальные – застыли как вкопанные, на месте.

Замертво упавшие тоже долго не залеживались, а по-быстрому испарялись – дабы не мешаться под ногами.

Мгновения ожидания, пока откроется дверь самолета, уже казались вечностью – так всем не терпелось поскорее увидеть знаменитую дочь Сатаны.

Но вот, наконец, охнула и со скрежетом выдвинулась и откинулась в сторону тяжелая пневматическая дверь, обнажив черный зев самолета, из которого на сонмы встречающих так и пахнуло-повеяло – подлостью, плесенью, вонью и дикой интригой.

По протоколу (и так, вообще, для острастки!), по трапу, рыча, сбежали два тигра и в клочья порвали пять важных персон.

Затем показались две дюжие макаки, ряженные в униформу стюардесс российских авиалиний: ослепительно скалясь, они затянули песню московских цыган «Не вечернюю».

Подхваченная восточным бризом, песня, как лодочка под парусами, плавно заскользила над Венецией.

«Чавелы приехали!» – усмехнулся Сатана и припомнил, как Сам, бывая в Москве по делам, иногда не чурался забавы – с ветерком на санях прокатиться в компании удалых цыган (к вороным с бубенцами, шумным попойкам и пляскам, помнится, Он пристрастился с подачи нечаянного собутыльника Феди Протасова!).

– Где-то его нынче черти носят! – ностальгически пробормотал Черт и четыре раза по пять раз постучал себя по голове (их с Федей норма приема «на грудь» как раз состояла – из четырех раз по пять раз!).

В ответ изнутри, как Он и ожидал, до Него донеслись четыре раза по пять раз нечеловеческих вопля…

Между тем нетерпение встречающих возрастало и усиливалось: пора бы появиться главной виновнице торжества!

Но ведьма придумала все по-другому: после грозных тигров и глупых макак она впереди себя выпустила на волю сто пятьдесят пять белоснежных голубей (точно по числу пассажиров, прилетевших с ней в самолете!), которые тут же, опьянев от красот, принялись кувыркаться в высоком венецианском небе, а после еще и взрываться, разлетаясь тысячами разноцветных искр.

А потом грянул туш и полыхнула молния – и восхищенным взорам собравшихся в Тревизо явилось возлюбленное чадо Дьявола!

В ладошках, сложенных чашечкой, она несла змеиное яйцо (то самое, что доверил ей Джордж, и то – что ожидал Сатана!).

Поверх ее прелестной головки буйно развевалась на ветру густая копна первомайских гадюк (самых, известно, ядовитых!).

Тонкую, чувственную, так и пульсирующую кровотоками шею украшало сказочной пестроты ожерелье из отчаянно машущих крылышками малайзийских бабочек.

Безусловно, обращал на себя внимание миниатюрный деревянный крестик на груди, с распятым крошечным человечком (приглядевшись, мы бы признали таможенника, предавшего идеалы таможни!).

С точеных ведьминских плеч ниспадала отравленная туника, сквозь прозрачную и призрачную ткань которой невинно просвечивали выразительные девичьи холмики с нежнейшими сосками цвета пожухшего кленового листа (понятно, что при желании она могла бы напялить «холмы» любых цветов и размеров!).

Некоторым диссонансом смотрелись на длинных стройных ногах огромные, замызганные птичьим пометом кирзовые сапоги (только, пожалуйста, не спрашивайте, что такое кирзовые сапоги!).

При явлении ведьмы на доли мгновения стихли все звуки – настолько всех поразил ее вид, но вскоре же, впрочем, летное поле взорвалось, как по команде, восторженными криками, воплями, аплодисментами, салютом и фейерверком.