Последний апостол

Спал без снов и проснулся с удивительным ощущением всезнания и всепонимания. Будто все вопросы и все ответы заключались в нем; будто он весь мир впитал в ничтожную оболочку своего тела.

Но весь мир — это слишком много для одного Павла, и он поспешил в местную синагогу — делиться.

— Мир вам, иудеи, — сказал он. — Я брат ваш от семени Давидова, колена Вениаминова. Саул, тарсянин, посланный сюда синедрионом.

— И тебе мир, коли не шутишь, — ответили дамасские иудеи. — Мы слышали о тебе. Что скажешь, Саул, тарсянин?

— Откуда эта обезьяна? — брезгливо прошамкал ставосьмилетний старец в лисьей шапке.

— Агент синедриона, — вполголоса пояснили ему.

Старик недовольно промолчал, сжал высохший посох своей лапкой древней мумии.

Павел чувствовал, как много вложено в него, не знал, с чего начать делиться. Стоял, смотрел на евреев сияющими от любви глазами, маленький, неказистый.

— Братья, — начал наконец он. — По дороге в Дамаск я встретил пророка Иешуа-бен-Пандеру из Назарета.

— Вот как? — изумились слушатели. — Разве он жив? Разве не его казнили три года назад?

— Его казнили, — объяснил Павел. — Но он стал бессмертным и теперь хочет спасти нас.

— Спасти? От кого и от чего?

— Спасти нас от смерти, а Господа от боли за нас.

— Почему он не цитирует Моисея? — обиделся ставосьмилетний старик в лисьей шапке.

Ему не ответили.

— Разве можно жить после того, как тебя казнили? — любопытствовали евреи.

— Если нам начертано умирать со смертью, зачем Господь вложил в нас тревожную душу? — вопросом на вопрос ответил Павел.

— Значат ли твои слова, что мы оживем после смерти?

— Не все, а только по суду Его.

— Что он там говорит? — сердился старец в лисьей шапке. Он очень плохо слышал.

— Говорит, что спаситель уже пришел в мир и что это Иешуа из Назарета, распятый три года назад.

— Ну и что? — пожал плечиками старец.

— Что еще сказал тебе Иешуа? — спросили Павла.

— Он освободил меня от рабства страха, вдохнул дух сыновства, в котором восклицаю: «Авва, Отец!».

— Что он говорит? — сердился старец.

— Что он — сын Божий.

— Господи, и этот туда же! Хватит, уже скучно, остановите его.

— Мы все — дети Божьи, — с нежностью продолжал Павел. — Братья! Мы все вместе сбились с пути, все вместе пришли в негодность; нет никого, кто творит добро, нет ни одного. Нет праведного ни одного; нет никого, кто понимает; нет никого, кто ищет Бога.

— А теперь что говорит?

— Ругается. Бога, говорит, забыли.

— Он что, пьян?

— Иудеи! — продолжал Павел. — Вы опираетесь на закон и хвалитесь Богом, ничего не зная о нем. Уверены, что вы — поводыри для слепых, свет для тех, кто во тьме, а сами слепы. Вы — учители младенцев, образы знаний и истины в законе — себя не учите?

— Да что он говорит там? — все больше сердился старец. — Больно уж невнятно. И долго. Хватит! Он никому не дает рта раскрыть.

— Из-за вас имя Божье хулится среди язычников, как и написано. Вспомните о любви…

— Ну хватит! — возмутился старик. Встал, решительно подошел к Павлу, ткнул его палкой в грудь. — Проваливай-ка отсюда, трепло! Кимвал звенящий! Ты пьян, тебе вступило в голову — поди проспись, а не морочь порядочных людей.

Павел схватился за палку, больно упершуюся ему в грудь. Старик выдернул палку, коротко дал Павлу по шее:

— Пошел вон, собака!

— Не надо так, — вступился стоящий рядом. — Все-таки его прислал синедрион.

— И в синедрион напишу! — визгливо огрызнулся старик. — Пусть выбирают, кого посылать! Не могут Господу служить такие уродцы!

— Господь любит всех своих детей! — с обидой выкрикнул Павел. — И красивых, и хилых; умных и глупых; и богатых, и бедных! Все имеют право на любовь его. А больное чадо больше жалеет отец.

— Он говорит: Бог любит ничтожных! — засмеялись евреи.

Слово за слово, и Павел разозлился страшно на собратьев, кричал, плакал, брызгал слюной, хватался за двери синагоги, откуда его с позором вытолкали. Дали еще пинка напоследок так, что он ткнулся лицом в пыль.

И он сидел, плакал, развозя слезы по щекам, как ребенок.

— Ты не умеешь разговаривать с евреями, брат мой, — сказал голос над его головой. — Помнишь, еще Исайя говорил: «Целый день я простирал руки мои к народу непокорному и прекословящему».

— Они даже не выслушали меня! — выкрикнул Павел. — А я умею говорить, я много выступал в самом Иерусалиме, не в этом вашем Дамаске…

— Ты сразу взял неверный тон, брат мой, — ответили ему. Сильные руки помогли подняться.

Павел оказался перед человеком прелестной наружности: белозубым, улыбчивым. С аккуратной черной бородкой, с живыми приветливыми глазами.

— Меня зовут Варнава, — сказал человек. — Я крещен, как и ты. Мир тебе, Павел.

— Мир тебе, Варнава, — пробормотал Павел.

Варнава взял незадачливого проповедника под руку, повел по улице.

— Так, значит, ты говорил с Иисусом? — спросил он.

— Да.

— Я верю тебе. — Варнава кивнул, довольный. — Ты слышишь мертвых, это хорошо.

— Я познал языки человеческие и ангельские, — с достоинством подтвердил Павел.

— А любви не имеешь, — усмехнулся Варнава.

— Иисус любит меня, — насупился Павел.

Варнава дружелюбно посмотрел на него, низенького, побитого, грязного и заплаканного.