Последний атаман Ермака

«И ко мне, холопу твоему, писано в твоей государеве грамоте сентября в одиннадцатый день с Федором Акинфовым, которые атаманы и казаки виноваты тебе, государю, были и ты, государь, за их службу пожалеешь, велишь вины их им отдати, а они б шли на твою государеву службу в Астрахань, а из Астрахани на Терку. И на Волге, государь, атаманов и казаков виноватых не было и яз, холоп твой и с той твоей государеве грамоте, поговоря с воеводами Романом и Михаилом, посылали на Яик к атаманам и казакам Семейку Кольцова и велели им идти на твою, государеву службу за Мурат-Гиреем царевичем в Астрахань». — Князь Григорий еще раз сделал паузу в диктовке, видя, что у Семки от напряжения держать в пальцах тонкое гусиное перо начала подрагивать рука. Он молча прошел по горнице, погрел руки о теплую заднюю стенку печи, которая топилась из прихожей, чтобы здесь, в горнице воеводы, не сорили дровами.

— Передохнул, отрок? — спросил князь Григорий у писаря, который с новым пером склонился русой головой над бумагой.

— Готов, батюшка князь Григорий Осипович, — отозвался Семка и влажными от гордости глазами преданно посмотрел в сосредоточенное лицо воеводы.

— Ну тогда пишем далее так: «И октября, государь, в 23 день пришли ко мне, к холопу твоему, на Самару с Яика Матюшка Мещеряк, да Ермак Петров, да Ортюха Болдырев, да Тимоха Приемыш, а с ними казаков сто пятьдесят человек, а на Яике остались атаманы Богдашка Барбоша, да Нечай Шацкой, да Янбулат Ченбулатов, да Якуня Павлов, да Никита Ус, да Первуша Зезя, да Иванко Дуда, а с ними казаков полтретьяста[41] человек. И яз, холоп твой, октября в 28 день с Самары Матюшку Мещеряка с товарищи до тое твое государева грамоте, которая ко мне прислана ноября в первый день, за шесть ден на твою государеву службу за Мурат-Гиреем царевичем отпустил, а Богдашко, государь, Барбоша с товарищи с Яика на твою государеву службу не пошли и твоим государевым грамотам не поверили». — Князь Григорий прекратил диктовать, улыбнулся скупо, видя, как писарь, отложив белое гусиное перо, разминает правую кисть, сжимая и разжимая пальцы, отпустил Семку к своему месту.

— Покудова хватит писать. Ежели казаки ушли, то и довольно этого, а коль приведут атамана, то добавим, что по воле государя Федора Ивановича государев ослушник Матюшка Мещеряк по новым его провинностям и воровству посажен в губную избу под караул до нового государева указа, как с ним впредь поступать. Иди, Семка, мне еще о многом помыслить надобно, наедине…

Однако сколько князь Григорий ни старался больше думать о завершении строительства жилья в городе в связи с близкой уже зимой, мысли его неизменно возвращались к государевой грамоте о задержании казацкого атамана Мещеряк а и его ратных товарищей. Громкие голоса в прихожей, которые послышались уже с наступлением ранних ноябрьских сумерек, невольно вызвали в душе нервный сполох, однако воевода быстро справился с минутным волнением, сел за стол и на вопрос взволнованного новыми событиями дьяка Ивана Стрешнева, который вошел в горницу в мокром от испарины кафтане, впускать ли к нему атамана и есаулов, спокойно — внешне — сказал:

— Войди поначалу сам, дьяк Иван. Что шепну на ухо, о том сверчок запечный не должен знать!

— Тут как тут я, князь Григорий Осипович: весь внимание! — полушепотом отозвался заинтересованный дьяк Иван. Для большей убедительности наклонился над зеленым покрывалом стола и глаза, сколь было возможно, округлил.

— Впусти ко мне одного лишь Матюшку, есаулы пущай в прихожей обождут несколько минут… А сам сыщи спешно стрелецкого сотника Семена Ушакова, вели ему у сруба, где намечено обустроить губную избу, выставить в укрытии двадцать московских стрельцов. Когда воровские атаман и есаулы войдут туда, дверь запереть и караул из пяти стрельцов посменный установить. Уяснил? А сам же, оставив казаков в большой комнате, через малую дверь уйди в комнату, где будет проживать городской кат с отдельным входом. И запри за собой ту малую дверь на крепкий засов. Уразумел?

— Не совсем, прости, князь Григорий Осипович! — повинился дьяк, пожав худыми плечами. — А что сказать атаману, коль спросит, зачем им в ту губную избу идти?

Князь Григорий вскинул брови, выказывая тем свое удивление непонятливости приказного дьяка.

— А зачем мы их в Самару воротили? За жалованьем государевым! Так, да?

— Тут как тут, князь Григорий Осипович! Уразумел своим хилым умишком! — медленно ответил дьяк Иван, начиная понимать хитроумный замысел воеводы. — Вестимо, лисицу соловьиным посвистом из лесу не выманить, надобно куриное квохтанье!