Последний атаман Ермака

— Знать бы доподлинно, что новые ратные силы идут нам в подмогу… А ну как царь Федор Иванович по неведомой нам причине не пошлет стрельцов в Сибирь? Господь добр, да черт проказлив! Может статься, крымский хан именно этим летом умыслит грянуть на Русь! Не зря сказывают, что битому драчуну неймется… А какая тишина по берегам, будто и не живут здесь люди, а сплошь пустошь на многие сотни верст! — неожиданно о другом заговорил Ермак и даже руки развел в стороны, словно вот так, со струга, намеревался обнять бескрайние сибирские просторы…

К устью Вагая приблизились в сумерки, и вновь, как и у Ишима, на берегу казацкие струги были встречены двумя посланцами от Махмет-бая, только на этот раз не воинами, а погонщиками верблюдов. С расспроса они показали, что день назад караван остановился в становище Атбаш.

— Ну вот, Матюша, тебе ведомо то становище, не так ли? — улыбнулся атаман Ермак и кулаком ткнул в бок ратного помощника. — Место памятно, там ночью твои молодцы спеленали арканом лучшего кучумовского воеводу Маметкула, племянника хана! Доброе для нас дело сотворил тогда ближний ясашный мурза хана Кучума Сенбахт Тагин по недружбе к хану-завоевателю. Пропал для татар их лучший воевода, и многие мурзы, как то: Сеид-хан, сам Карача тогда рассорились с Кучумом, что нам было в большую выгоду, рассыпалась ратная сила Сибирского царства… Надолго ли? — неожиданный вопрос самому себе заставил Ермака на миг задуматься и внимательно всмотреться в могучий поток Иртыша.

— Ермак Тимофеевич, просятся эти посланцы пустить их к бухарскому каравану, чтобы известить купчишек о нашем приходе, — прервал толмач размышления атамана.

— Нет! — резко возразил атаман. — Сидеть им на струге! Поутру сами поднимемся по Вагаю к становищу, за ночь караван никуда не денется.

«Опасается Ермак, не доверяет этим посланцам», — догадался Матвей Мещеряк, и от этой догадки в душе зародилось беспокойство: неужто опять обман? Тогда Карача злоехидством погубил казаков, теперь вроде бухарские купцы объявились, а встретить их не можем, будто в пятнашки с нами играют… Скорее бы в Кашлык воротиться да зажить спокойно.

Он отыскал взглядом струг, на котором вместе с промысловиком Наумом Ковалем плыла Марфуша со своей новой подружкой Зульфией.

«Проведать бы как, кт'o у нее на сердце пригрелся, — пришло негаданно тревожное волнение в душу Матвея. — Неужто в Нижнем Новгороде остался мил-дружок, а она по нему тоскует ночами?»

— Чальте струги к островку, — прервал взволнованные размышления Матвея резкий голос Ермака, — вон в той излучине Иртыша, напротив устья Вагая! Ортюха! — позвал атаман Ермак десятника. — Твои казаки в карауле будут стоять до полуночи, опосля вас сменят казаки десятника Ивашки Лукьянова.

— Слушаюсь, Ермак Тимофеевич! — живо откликнулся Ортюха, позвал своих казаков, и они разместились по стругам, которые были вытащены носами на прибрежный песок, а кормой к вагайской протоке, которая в этом месте была шириной не более двадцати шагов и глубиной чуть выше человеческого пояса. За бродом и доглядывали караульщики, опасаясь внезапного нападения татар, хотя за весь обратный путь от Шиш-реки не был замечен ни один кучумовский воин. Можно было подумать, что хан собрал их в единое войско где-нибудь под Кашлыком для последнего решающего сражения.

Однако ночь прошла спокойно, и только верховой ветер шумел листвой в кронах могучих деревьев островка и дикого необжитого леса левобережья Иртыша. После быстрого завтрака струги на веслах пошли вверх по Вагаю. Пустынные берега, где нехоженые леса сменялись обширными заболоченными низинами, над которыми вольготно в полной безопасности кружили несчетные стаи диких уток, гусей и более редких длинноногих цапель.

— Расшиби меня гром натрое! — восхищался обилием дичи Иван Камышник, делая вместе с другими казаками размеренные гребки веслом. Поохотиться бы здесь с недельку, так на всю зимушку битой птицей запаслись бы! Экое обилие!

И на соседнем струге разговор шел о богатствах сибирской природы.

— Наладить бы в достатке хлебных пашен, так не жизнь была бы, а сплошная радость крестьянину!

— Да-а, и луга для скотины привольные, травы вона какие — упадешь, так и в неделю жинка не сыскала бы… разве что только по винному запаху! И для пастбища, и для сенокоса!

— Здешние народцы больше пушниной промышляют, табуны пасут для себя и для продажи. Конина у них — первейшая еда, еще с древних времен, — заметил рябой Тимоха Приемыш, который в молодости, как говорил друзьям, был в послушниках при монастыре на Белоозере и от старого игумена выучился писать и читать. — В древних летописных книгах много известий о хане Батые, о хане Мамае и о нравах тогдашних татар.

Ортюха Болдырев сплюнул за борт, ругнул и старых и новых обитателей пограничных с Русью народов востока и юга: