Последний атаман Ермака

С курчавой головы Саввы слетела серая баранья шапка, губы растянулись в радостной улыбке — любил он своего меньшого друга-балагура за необузданную жизнерадостность. Его привлекательное добродушное лицо не портил даже грубый шрам от ногайского кинжала, который в восемьдесят первом году, в сече на переправе у реки Самары, рассек надвое нижнюю губу и оставил сизо-розовый след на подбородке под густой темно-русой бородой.

— Легче, дьявол, обед наружу выдавишь! А ты чего такой безбрюхий, а? — смеялся Савва Болдырь, пытаясь разжать руки Ортюхи, крепкие словно ветки кряжистого дуба.

— Да оттого безбрюхий, дружище, что Сибирь да дальняя зимняя дорога весь жир на мне съела!

Матвей Мещеряк и Иван Черкас обнялись сдержанно, похлопали друг друга по спинам.

— Идем, Матвей, в горницу. Вижу, казаки не скоро угомонятся, расшумелись, будто грачи на деревьях после долгого весеннего перелета… — коренастый, среднего роста с бельмом на левом глазу, с длинной, как у старого попа бородой из прямых черных волос, он был всегда и в словах и в делах осмотрителен, уравновешен, но единожды хорошо все обдумав, вершил намеченное с упрямством норовистого быка.

— Погоди малость, Иван, велю казакам внести государеву пушнину в чулан для бережения, чтоб, охмелев, не раздуванили соболя да по московским кабакам не пропили на радости, что живыми из Сибирской земли возвратились в родные края. Бежать тогда нам из столицы, как затравленным волкам от гончих, так что и на Волге не схоронимся! Фролка, бери ключи да поищем чулан понадежнее! — Матвей подозвал к себе десятника Ивана Камышника и и велел ему и его казакам бережно снести мешки с пушниной в дом и, заперев, поставить караульщика, а ключ передать на сбережение лично ему.

— Так будет сохраннее, — негромко выговорил Мещеряк, принимая ключи на суровой толстой нитке от Ивана Камышника, и еще раз наказал двум дюжим бородатым караульщикам никого к двери не допускать, а будет кто нахрапом лезть, бейте так, чтоб на ногах не стоял: я потом самолично спрос строгий учиню — с каким умыслом в чулан с государевым ясаком лезли? Идем, Иван, — обернулся к молчаливому Ивану Черкасу, — поговорим о делах сибирских и московских, ты тут за минувшие годы изрядно осмотрелся.

Оба есаула, ермаковские сеунщики, заняли отдельную угловую горницу с одним окном на Никольскую улицу, другим на Никольские ворота Кремля, который был хорошо виден в конце улицы, а чуть правее, у самого кремлевского рва, стояло двухэтажное срубовое здание Земского приказа. На крыльце приказа переминались четыре стрельца с бердышами, а перед ними в овчинных серых тулупах толклись с десяток просителей, а может кого и к спросу призвали или кто тяжбу какую затеял с соседом.

— Попервой скажи, Матвей, каким образом покоряли вы Сибирь после нашего с Саввой ухода, да как случилось, что Ермак Тимофеевич погиб? Стрелецкий голова Иван Киреев, привезя в Москву царевича Маметкула, был спрошен пред очами царя да боярами, с нами видеться не захотел, с тем и отъехал прочь. А более никаких вестей от вас не приходило, потому и не знали мы, что с вами в Сибири приключилось далее. И почему нас не послали за Камень, когда снарядили большой полк с воеводой Мансуровым — не ведаем! В полку, сказывали, семьсот человек, а теперь поговаривают, что по весне восемьдесят шестого года в Сибирь пошлют большое войско. Должно быть, и нас отправят всех вместе с тобой и твоими казаками. Садись, Матвей, вот плетеное кресло у окна, я присяду на табурет. Пока нам сготовят обед, мы успеем беспомешно поговорить.

Матвей осторожно опустился в скрипучее, из ивовых прутьев сплетенное кресло, на минуту задумался, глядя на проезжающий мимо к торговым рядам крестьянский обоз с уставшими лошадьми, от которых шел на морозном воздухе сизый пар.

— Стрелецкий голова Киреев не иначе сказал государю, в каком бедственном положении оказались мы и стрельцы по прибытии князя Болховского с пустыми стругами! Оттого атаман Ермак и настоял, чтобы Иван Киреев с государевым ясаком да с царевичем Маметкулом спешно воротился на Москву с надежной охраной. Ведало атаманово сердце, что придется нам тяжко от бескормицы, но и он не мог предугадать, что зима выдастся настолько суровой…

Матвей без спешки, с остановками для вспоминания, рассказывал о той минувшей зиме, о сражениях под Кашлыком, у Бегишева городка, о ратном походе оставшихся в живых казаков в верховья Иртыша на выручку бухарского каравана, которого либо вовсе не было, либо он был, да злоехидный Кучум успел перенять и купчишек его использовал для приманки, чтобы заманить казаков в западню и погубить, подгадав ночевку ермаковцев после дневного похода по реке Вагай, да еще и буря как на грех нежданно разразилась в канун ночи…