Последний атаман Ермака

– Спаси бог тебя, Симеон! – Матвей не удержался от прихлынувшей к сердцу радости и крепко обнял широкого в плечах сотника, что привело литвина в некоторое смущение. – Добрая у тебя душа, и хотел бы иметь тебя в своих сотоварищах. Уйдем мы, так ты будь нашим женкам защитой в чужом городе. Оно, конечно, и Наум Коваль может за них постоять, но один, сам знаешь, в степи не ратник, живо аркан на шею накинут. Теперь в Самаре женок не так много, а мужиков тьма, что вшей в мужицкой шубе, не перещелкать всех!

Об этом стрелецкий голова просил не беспокоиться. Он со своими десятниками будет жить в соседней избе. Спит чутко, под стать кочету в курятнике. Случись какой шум среди ночи – мигом будет рядом. И не с пустыми руками! А казаки пусть будут готовы к отъезду. Скарба у них не много, не на рыдван укладывать да веревками стягивать. А Наум Коваль с молодыми женками могут хоть сейчас идти в ту избу, которую уступает им Игнат Ворчило. День-два они поживут вместе, если дождь не кончится скоро, теплом обогреют стены, да кое-что из утвари в новый сруб занесут – не на голом же полу спать! Матвей Мещеряк, снова тронутый заботой чужого, казалось бы, им человека, с благодарностью пожал ему локоть.

– Побудь малость, Симеон, я кликну Наума, Томилку, Ортюху да Митяя. И наших голубушек. Тотчас же и проводишь нас к Игнату, там и сговоримся о плате за житье…

Стрелецкий десятник Игнат Ворчило, мужик степенный, крепко сложенный и со спокойным, привлекательным лицом мог бы считаться у женских любительниц погулять на стороне за красивого, если бы не заметное косоглазие: когда он смотрел на собеседника правым глазом, то левый следил за тем, что делается с этого же бока. Однако, как успел сообщить казакам Симеон, это не мешало ему палить из пищали так метко, что и молодые стрельцы от зависти только цокали языками. Редкая тыква, поставленная на пень за сто шагов не разлеталась на куски от первой же пули.

Игнат встретил казаков и женщин приветливой улыбкой, молодцевато – а ему было не более тридцати лет – расправил плечи.

– Проходите, гости дорогие, проходите, будьте теперь как у себя дома. Сказывал мне сотник, атаман Матвей, что до Астрахани сплываете вы на стругах… Ежели оставишь мне в уплату за избу до будущего лета своего коня, то и денег с вас не возьму, живите преспокойно и безбоязненно. Конь, знаю, у тебя добрый, сам видел, и мне в ратной службе беспокойной будет за верного сотоварища. Сговорились? – стрелецкий десятник, слегка смущаясь под любопытными женскими взглядами, старался смотреть на Матвея, а не на его спутниц.

– Сговорились, Игнат! Завтра поутру приведут тебе моего жеребца. Служил мне это лето, со дня нашего прибытия на Кош-Яик, и тебе добрый десяток лет прослужит, ежели счастливо убережется от ногайской стрелы или еще какой напасти! – Атаман был рад, что так легко удалось сыскать Марфе и тестю доброе жилье в новом городе, глянул в слюдяное оконце, в надежде увидеть поверх частокола недалекую, за песчаной полосой Волгу и Жигулевские горы, но оконце отпотело от жарко протопленной печи, разглядеть что-нибудь на улице из-за вечерних сумерек и непогоды было просто невозможно.

Ортюха Болдырев неспешно развязал кожаную кису, без счета высыпал в широкую ладонь десятка два серебряных новгородок[38].

– Это тебе, Игнат, за дрова, что ты наготовил в зиму, – сказал Ортюха удивленному стрелецкому десятнику. – Бери, будет тебе скромничать! Теперь сплывем в Астрахань со спокойной душой, что, воротясь, найдем своих красавиц живыми и тепленькими: нужны ли нам будут три мерзлых кочерыжки… Молчу, молчу, это не про вас грешным языком сбрехал! – тут же покаялся со смехом Ортюха, увидев, как княжна Зульфия молча, но с нахмуренными бровями, потянула из ножен изящный, серебром украшенный клинок кинжала. И снова к Игнату: – Да, вижу, у тебя уже есть в избе кадь под воду, две бадейки, чугунки и кувшины. Все это тако же не пять-шесть денег[39] стоило!

Наум Коваль в сопровождении молчаливого Томилки осмотрел избу придирчивым знающим взглядом, не нашел никаких изъянов. Промысловик перекрестился на правый угол, где была уже сделана аккуратная полочка под икону, но пока без таковой и без лампадки перед ней, одобрительно сказал, обращаясь к стрелецкому десятнику:

– Ну вот, вижу, что добрый мастер избу срубил, а тараканы непременно свою артель приведут, это уж как водится на Руси! Икону и лампадку с собой возим, поместим Господа в жилой угол, и потолок высок, даже я макушкой до матицы не достаю, хотя бы и подпрыгнул.

Казаки посмеялись, Ортюха тут же скаламбурил:

– Не к лицу бабке девичьи пляски! Но ежели ты, Наум, плясать учнешь в избе вместе со скоморохами, так к счастью, воистину лба себе о притолоку не расколешь!

Скромно улыбаясь, Игнат Ворчило пояснил, что чужие скоморохи в новый город еще не заезживали, и своими доморощенными потешными людишками Самара не обзавелась.