Последний бал К. Г.

Александр Павлович Лысков Последний бал К. Г Рассказ

Память мрамора

Кладбище древнее. Перемешаны тут в земле десятки поколений горожан. Старинных могил немного. И все они – под стенами храма, как часть строения. На одной из плит споры мха не прижились. Сто лет, а плита, как новая.

Мох только в желобах надписи, и можно прочитать:

«Андрй Васильевич Гагаринъ, корнт.

1898–1919 гг.»

И ниже – барельеф в виде двух скрещённых пистолетов, с длинными дулами, дуэльных…

Сто лет назад

Они бегали вокруг стола. Ксюша дразнила его

– Корнет, а где же ваш кларнет?

Он на ходу сочинял:

– Прекрасная Дама не знает, что часто от радости рот разевает…

Теперь уже она бросалась за ним, чтобы поколотить кулачками по спине, обтянутой чёрным сукном новенького мундира, сама будучи вся в белой кисее.

Он поворачивался к ней. Смирял. Слова утопали в неге.

– Свой ротик прелестный разинув, глядит на кузена кузина…

Они целовались.

Парад надежды

За окном, у памятника Петру, духовой оркестр отбивал польки и марши. Завывания гармошки в портовом кабаке подхватывали трубные голосища пароходов. А из-за кружевных штор усадьбы Ганецких, из-под пальчиков Ксюши изливались на площадь волны фортепьянной музыки – праздник тезоименитства государя совпал с парадом союзных войск.

Она встала из-за рояля.

– Идёмте, корнет! Сейчас начнётся…

На портовой площади выстроились роты канадских стрелков в грубых суконных куртках.

Клетчатые юбки колыхались от ветра на солдатах шотландской пехоты.

Перед своими ползучими чудовищами из клёпаной стали замерли в строю одетые в кожу экипажи бронетанкового батальона герцога Эттингенского.

Духовой оркестр умолк.

На трибуну-времянку взбежал бородатый господин в сюртуке с серебряными пуговицами. Он снял шляпу и принялся вбрасывать в вязкий воздух июньского полдня слова о войне и чести, о великодушии горожан и благородстве воинов.

– Папа сегодня в ударе, – прошептала Ксюша и слегка притиснула к груди локоть корнета.

Корнет сиял, вытягивал подбородок из жёсткого воротника, крутил головой.

Он был высок. Щёки гладко выбриты, усы слегка подкручены, а под нижней губой чернел клочок эспаньолки. Ноздри трепетали на крупном носу, словно бы он постоянно к чему-то принюхивался, – контузия не отпускала.

Он уже почти не хромал, но от него всё ещё пахло карболкой, что всякий раз останавливало Ксюшу во время объятий, и сейчас на площади она тоже осторожничала с его покалеченной рукой.

Начался парад.

Шотландцы с голыми коленками, укутанные в килты[1], под звуки волынок промаршировали в полусажени от корнета и Ксюши.

На неё опять напали смешливые корчи, и опять она не позволила себе во всю силу, нажимом локтя, передать свои чувства корнету.

Шепнула на ухо:

– Боже, как они милы.

Глаза у корнета потемнели.

– Смешны, ты хотела сказать?

– Ну, конечно, Андрэ! Bien s^ur!..