Последний барьер

Впрочем, у меня был выбор: либо скрести дорожки, либо сесть на мотоцикл и уехать. Но я твердо решил: буду скрести дорожки. Десять тысяч фунтов (минимум) надо отрабатывать.

После обеда конюхи вволю посмеялись над моими мучениями, а вечером позаботились, чтобы от моей работы не осталось и следа — дорожки стали еще грязнее, чем были утром. В общем-то мне на это было наплевать, но тут взмыленные и по уши заляпанные грязью вернулись лошадки Эдамса, и мне пришлось чистить их почти два часа. К концу дня мускулы подрагивали от усталости.

Наконец, в довершение всех моих бед, вернулся Эдамс. Он въехал во двор на своем «ягуаре», хлопнул дверцей, поговорил с Кассом, который кивнул и указал на дорожки, затем Эдамс неторопливо зашагал к деннику, где я еще возился с его черной лошадью.

Он остановился в дверях и посмотрел на меня сверху вниз. Наши взгляды встретились. У него был холеный, элегантный вид: темно-синий костюм в тонкую полоску, белая рубашка, серый с серебринкой галстук. Свежая кожа, гладко зачесанные волосы, чистые белые руки. Наверное, вернувшись с охоты, он принял горячую ванну, переоделся, сделал себе коктейль... Я не принимал ванну уже месяц и, пока работаю у Хамбера, могу о ней и не вспоминать. Грязный, голодный, измученный человек — это был я.

Эдамс вошел в денник и внимательно осмотрел большие куски грязи, которые еще оставались на задних ногах лошади.

— Медленно работаешь, — заметил он.

— Да, сэр.

— Лошадей привезли часа три назад. Что ты все это время делал?

— Чистил трех других лошадей, сэр.

— Моих лошадей ты должен чистить первыми.

— Надо было подождать, пока засохнет грязь, сэр. Если она мокрая, лошадь как следует не вычистишь.

— Я сказал тебе утром: не огрызайся.

Он шлепнул мне по уху, которому уже досталось утром. Он чуть заметно улыбнулся. Игра доставляла ему удовольствие. Увы, я не мог сказать этого о себе.

Почуяв, если можно так выразиться, запах крови, он схватил меня за куртку, прижал к стене и два раза хлестнул по лицу — сначала наотмашь, потом тыльной стороной ладони. А сам продолжал улыбаться.

Как мне хотелось дать ему коленом в пах, а потом — кулаком в солнечное сплетение! Однако я сдержался. Наверное, нужно громко закричать, завопить что-нибудь типа: «Не бейте!» — но я не мог заставить себя раскрыть рот, правда, что нельзя сказать, то можно показать, поэтому я поднял обе руки и, защищаясь, обхватил ими голову.

Он засмеялся и отпустил меня. Я сполз на одно колено и сжался в комок возле стены.

— Ты — самый что ни на есть трусливый заяц, даром что смазливый.

Я молчал и не шевелился. Он перестал глумиться надо мной так же внезапно, как начал.

— Вставай, вставай, — заворчал он. — Ничего я тебе не сделал. На тебя силы-то тратить жалко. Вставай и заканчивай с лошадью. Да смотри, чтобы она у тебя сверкала, как из магазина, не то будешь снова скрести дорожки.

Он вышел из денника и зашагал в другой конец двора. В душе у меня все кипело. Я поднялся и, опершись о дверной косяк, стал смотреть, как он идет по дорожке к дому Хамбера. Его, конечно, ждет сейчас хороший ужин. Кресло. Огонь в камине. Стакан бренди. Друг для беседы. Я подавленно вздохнул и снова принялся счищать грязь с лошади.

Потом был ужин: черствый хлеб и сыр. Он проходил под аккомпанемент идиотских шуток — как, мол, славно я сегодня поработал, а также подробных рассказов о вкусном обеде в Поссете, куда все они ходили перед вечерней тренировкой. Как они мне надоели, эти мои коллеги! Я забрался наверх по лестнице и сел на кровать. Там было холодно. Похоже, я достаточно натерпелся в конюшне Хамбера. И над моим человеческим достоинством здесь вволю поиздевались. Снова пришла в голову мысль, которая не давала мне покоя все утро: спуститься во двор, снять пленку с мотоцикла и вернуться в цивилизованный мир. А чтобы не мучили угрызения совести, можно возвратить Октоберу большую часть суммы, к тому же, разве я уже не сделал половину дела?

Я глубоко вздохнул. Я прекрасно знал, что никуда отсюда не уеду, даже если придется скрести эти дурацкие дорожки семь дней в неделю. Я опротивел бы сам себе, если бы сбежал от этого слегка экзотического образа жизни, но дело не только в этом. Доброму имени английских скачек угрожает не кто иной, как П.Дж.Эдамс, именно его безжалостные руки готовы погубить этот популярный спорт. Теперь я в этом уверен. Победить его — вот цель моего приезда в Англию. И негоже сдавать позиции только потому, что первая встреча с ним оставила неприятный осадок.

За безликим именем на бумаге возник человек, и человек этот являл собой куда большую опасность, чем сам Хамбер. Хамбер был просто грубый, жадный, скверный и самовлюбленный тип, и бил он своих конюхов только с одной целью — заставить их скорее уйти. Эдамс же, причиняя боль, испытывал наслаждение. Блестящий, утонченный джентльмен — такова была внешняя оболочка, но под этой оболочкой скрывался необузданный дикарь. Хамбер, конечно, человек сильный. Но мозгом, двигательной силой этого дуэта является, безусловно, Эдамс.