Последний бастион – 2. Бремя белых (СИ)

Он не понимал, как это могло случиться, в ушах уже шумело, как при резком снижении самолета, но следующие действия его были совершенно правильными. В рукава и штанины его камуфляжа были встроены жгуты, поэтому первым делом, он нащупал в кармане концы жгута, резкими и сильным движением затянул так плотно, как только мог, чтобы остановить кровь — а ее он потерял уже и так много. Там где он лежал, скопилась уже целая лужа…

Как же это произошло?

Умом он понял, словно кто подсказал на ухо — конец. Вот теперь — точно конец. Африка станет его могилой, с таким ранением он не выберется. Вопрос лишь в том, сколько ему еще удастся протянуть. Но то, что не выберется — это точно. Слишком тяжелое ранение, слишком большая потеря крови. На Ближнем Востоке он, может быть, и остался бы жив, но здесь, в Африке — нет…

Как у кяфира оказалась винтовка?! Кто его подстрелил?!

На мгновение показавшись из-за своего укрытия и тут же нырнув обратно, под защиту камня он все понял. Понял, как страшно он ошибся, впервые в жизни…

Женщина, прильнув к винтовке, держала его лежку под прицелом. Кяфир не был снайпером, снайпером была она! Последнее время аль-Мумит видел только восточных женщин — покорных, закрытых чадрой, не выходящих с женской половины дома — и забыл, что женщина может быть стрелком-снайпером и еще более метким, чем мужчина. Забыл — и жестоко за это поплатился…

Аль-Мумит потянулся к винтовке. Нет, он не собирался стрелять в женщину — он понимал, что тяжело ранен и с выстрелом она опередит его. Шансов в снайперской дуэли у него — максимум один из ста, женщина свой класс показала. Он просто хотел помочь своим — или тем, кто стал для него своим волею судьбы. Аль-Мумит подтянул к себе приклад, собираясь устроиться поудобнее, насколько это было возможно при его ранении — и вдруг замер, боясь даже вздохнуть.

В пяти метрах от него, в полный рост, стоял невысокий, седой как лунь старик с жестким, морщинистым лицом. В старой зеленой гимнастерке, с орденскими планками на груди, опираясь на отполированную временем и руками суковатую палку. На груди у старика поблескивала золотистая пятиконечная звездочка — золотая звезда Героя Советского Союза — ее он надевал только на день Победы. Не говоря ни слова, старик внимательно и сурово смотрел на лежащего в луже крови аль-Мумита. На своего внука. Кямала Владимировича Цагоева…

— Дедушка… ложись… — прохрипел Кямал, распухший язык еле ворочался во рту, голова кружилась… — дедушка… ложись… снайпер… убьют…

Старик осуждающе покачал головой, ничего не говоря и не двигаясь с места…

И тут Кямал Владимирович Цагоев, осетинский князь из древнейшего рода, старший лейтенант российской армии, все понял. Понял, для чего к нему пришел дед. И осознал, что он натворил со своей жизнью…

— Дедушка… прости… — снова прохрипел Кямал… — я стал… предателем…

Старик повернулся, и ни говоря ни слова своему внуку начал спускаться с холма, пробуя перед собой дорогу своей старой сучковатой палкой, с которой никогда не расставался…

Его дед был героем. Его отец был героем. А как прожил свою жизнь он? И за что он воевал?

Старший лейтенант Цагоев отпустил цевье своей винтовки, которая была с ним уже больше десяти лет. Какой теперь во всем этом смысл? Оставалось только одно…

Кямал неуклюже повернулся, боясь, что снова впадет в беспамятство и не сможет сделать то, что должен. Достал из кобуры пистолет, поднес к виску. Перед тем, как нажать на спуск, в его голове мелькнула мысль, что впервые за много лет он поступает правильно…

Самый страшный суд — тот, который ты творишь сам над собой. Наверное, так…

Али тяжело поднялся, опираясь на автомат. Нога болела, словно в нее вгрызался сам дьявол. Кружилась голова. Он оглядел дымящееся, залитое кровью и заваленное кусками мясапространство перед собой, даже не понимая до конца — жив ли он еще или уже нет…

В живых остались немногие, немногие уцелели под градом осколков, а потом под шквальным автоматным огнем. Две человеческие волныстолкнулись на этом выжженном солнцем кусочке земли и столкнулись страшно — с хрипом, с матом, с автоматными очередями в упор. Они били друг в друга длинными очередями в упор — но почему-то не умирали, хотя и видели, что пули попадают в цель. А потом была рукопашная — с ножами, с пангами, с автоматными прикладами, с зубами… Они вгрызались друг в друга со звериной яростью, стараясь вырвать противника из мира живых до того, как это сделает он. Не было ни жалости, ни пощады, ни вообще человечности. Один из замбийских десантников, видимо тот, кто принял командование после гибели комвзвода, получил очередь в живот, почти в упор, но уходя в иной мир, взорвал гранату, искромсавшую осколками и своих и чужих. В живых после этого боя почти никого не оставалось. Был только запах пороховой гари, пролитой крови и опаленного огнем мяса…