Последний бой

«Значит, спутанная»,— заключил я и вышел на тропу после того, как убедился, что ни одной живой души вокруг нет. Пройдя сотню шагов, обнаружил брошенное на берегу удилище с крючком на леске. Как истый рыбак, не удержался, поддался соблазну, забыв, что допускаю опасное легкомыслие, поднял удочку, замотал леску, отнес подальше и спрятал в кустах, предрешая, что, если выпадет случай, сам ночью наловлю рыбки и похлебаю ушицы... Убаюкала меня встреча с Днепром, и забыл я остудить хорошенько разгоряченные мозги свои.

Тропа вела меня вдоль заросшего кустами берега реки все дальше и дальше. Справа на той стороне изредка брехали собаки, протяжное завывание доносилось и спереди, где, по моему предположению, находилась Карыбщина. Было уже поздно, и встречу с теткой Солохой я решил отложить на завтра, дабы основательно сориентироваться при свете дня. Нужно было отвернуть в сторону от прибрежной дороги к дремлющему на пригорке лесу и устроиться на ночлег.

Поднявшись на небольшой отлогий бугорок, я неожиданно уперся в картофельное поле. Снял вещевой мешок, положил его на межу и, подрыв один куст, нащупал картофелины величиной с куриное яйцо. Чтобы не наследить слишком явно, набирал картофель из-под корней.

Вернувшись к Днепру, обмыл ровные, белые при лунном свете клубни. Переложив куриное мясо в бумагу, наполнил консервную банку днепровской водой. Теперь у меня будет плотный завтрак: молодая картошка с курятиной. Я начинал жить по-хозяйски.

Местечко выбрал в молодом ельнике, вперемежку с сосняком, сухое и, как мне показалось ночью, первозданно глухое. При веселом, праздничном свете месяца наломал для утреннего костра мелких сучков, сложил их горочкой. Затем, как вчера, нарезал лапника и устроил в самой гуще молодых деревьев постель, положив в изголовье вещевой мешок, где хранились теперь запасы хлеба и драгоценная лепешка — подарок пастуха Дмитрия Сыроквашенского. Охваченный ощущением неукротимого, сладостного зова ко сну, мгновенно забылся.

18

Спал я чутко. И вдруг сквозь сон услышал:

— Какая-то добрая душа дровишек для костерчика приготовила... Устала я, ребята. Может, тут пока остановимся, сушнячок запалим?

Голос показался мне удивительно знакомым.

— Место уж очень неприглядное,— ответил кто-то другой.

Я открыл глаза и сквозь лапник увидел несколько пар запыленных сапог и в синей курточке Катю Рыбакову, присевшую на корточки возле моих заготовок для костра.

— Ну так как, ребята, пойдем дальше? — спросила она, поправляя горочку сучков.

— Поищем место получше,— ответил Севка. Приподнявшись на локте, я разглядел его куцый и тоже синего цвета жилет с оборванным сзади хлястиком, серый Сенькин ватник, его сивую башку с застрявшими в волосах сосновыми иглами, широкую, в черном пиджаке, спину Володьки, который, как я заметил еще в Смоленске, ходил за Катей Рыбаковой, как телок на веревочке...

— Дровишки приготовлены не для вас,— сказал я нарочито густым баском, да так неожиданно, что верзила Сенька шарахнулся в сторону и едва не сломал молодую сосенку. Севка с Володькой тоже малость испугались, и только Рыбакова сразу узнала мой голос, вскрикнула:

— Никифоров, родненький! Господи! — Сорвалась с места и бросилась ко мне с поцелуями.

— Вот так встреча! — протянул Володька.— Привет, командир!

Поздоровавшись, мы расселись вокруг моих дровишек, и начались расспросы, как да что, кто куда идет.

— После, как мы потеряли друг друга...— Володька запнулся и посмотрел на Катю. Рыбакова по привычке перекатывала полными, обветренными губами травинку. С досадой махнув рукой, сказала:

— Уж ладно...

— Чего там ладно? Вовсе не ладно...— Володька отвернулся.

Остальные помалкивали.

— Не будем вспоминать,— проговорил я строго.— Не надо...

Обращаясь к Володьке, спросил:

— Как я вижу, вы разбились на группы?

— Да. Вот мы идем вчетвером.

— А как другие, кто с кем пошел?

— Петров с Афоней повели свою группу...

— Матросики откололись в первую ночь,— вставила Рыбакова, внимательно и сочувственно глядя на меня серыми выразительными глазами.

— Ну и куда же вы путь свой держите?

— Все туда же, к Днепру,— неопределенно ответил Володька.

Я понял, что они идут наобум и никакого твердого плана действий у них нет. Оттого и настроение у всех было унылое, подавленное. Особенно хмурился Сенька, страшно боясь снова угодить в руки гестапо.

— Как же вы намерены переправляться? — допытывался я.

— Будем искать лодку, а может, и вплавь,— сообщил Володька и пожал плечами.

— Лодкой, вплавь... Ерунда все это! — словно очнувшись, вскипела Рыбакова.— Идем и сами не знаем куда. Жрать нечего. Вчера вечером съели последний хлеб. Не берегли, а лопали кому сколько влезет...

— Можно питаться картошкой,— заметил я, видя, в каком они находятся беспомощном положении.

— А где ее возьмешь? — отозвался Севка. Он был самый молодой из них, сильный и уравновешенный.

Я высыпал на травку двадцать чистеньких, ровненьких, одна к одной, картофелин.

— Никифоров, милый человек! Ты не представляешь, как я рада, что мы опять вместе. У тебя и картошка, и хлеб, а у нас...