Последний бой

Так я пролежал, не шевелясь, на левом боку до самых сумерек. Небо стало чистым и звездным, мороз усилился. Громче слышался разговор гитлеровских солдат, надсадные, терзавшие душу выкрики:

— Рус! Рус!

Я понял, что кого-то из наших взяли в плен, чего боялся больше всего на свете. Тут вспомнил о пистолете. Мой ТТ лежал за пазухой, грелся шерстью полушубка и новенькой телогрейкой, которую я получил вместе с тонким шерстяным бельем перед началом боев. Дела мои были плохи — начались сильные, жгучие боли в локтевом суставе, в позвоночнике, стали холодеть ноги и руки, потому что непросушенные рукавицы и валенки сделались жесткими. Дождавшись, когда чужие голоса и звуки моторов затихли, я поднялся и, ориентируясь по прикрепленному к полевой сумке компасу, пошел на юго-восток, глубже в тыл, с намерением найти какую-нибудь деревню, где есть жители, получить помощь и дождаться своих. Только в этом было мое спасение. Мне стало жарко и снова страшно захотелось пить.

Звездная ночь. Луна повисла над полем. Кустарник в низине, русло речушки — вот он, тепляк, засверкал при лунном свете. Упал на снег и стал жадно пить. Знал, что нельзя этого делать, но не мог удержаться. Поднялся, проваливаясь в снег по пояс, побрел к темнеющему впереди лесу. Шел медленно, еле передвигая ноги в мерзлых валенках. И неожиданно провалился в глубокую яму. От невыносимой боли заплакал. Посидел немного, огляделся и начал выбираться. Однако края воронки от большой авиабомбы оказались настолько круты, что, вскарабкавшись до половины, скатывался обратно, бередя начавшие воспаляться раны. Силы покинули меня. Плюхнулся в снег и опустил голову. В это время услышал шум мотора. Летел «У-2» — наш ночной бомбардировщик. Поднял голову, взмолился:

— Приземлись! Милый, родной, возьми!

А он, пролетев совсем низко над землей, удалялся все дальше и дальше, унося с собой надежду на мое спасение... Лежать в воронке было неудобно, сильно болели рука и затылок. Начался такой озноб, что все время хотелось пить и сон не приходил. Коченели и страшно болели ноги, руки. Несмотря на то что на шапку был натянут капюшон маскхалата, при малейшем движении за воротник попадали комочки снега и, противно холодя шею, таяли.

Жизнь — это вращение по кругу: откуда вышел, туда и пришел. Однако человек не моллюск в раковине — взял да и разбил. В моем положении даже умереть оказалось не так-то просто. Мучительная жажда не покидала, нужно во что бы то ни стало вылезти, пойти к тепляку, после чего та, с косой, придет наверняка... С трудом поднялся, посмотрел на равнодушно висевшую луну, выбрал место поотложе, барахтаясь в снегу, полез наверх, достиг почти края ямы и опять сполз вниз. Долго так карабкался и снова скатывался... Пить, пить! Те несколько глотков из тепляка были слаще всего на свете. Только бы выбраться из этой проклятой ямы. Я стал действовать осмотрительно. Расчетливо выдалбливал рукояткой пистолета ямку для упора одной ноги, потом другой и так медленно, из последних сил выполз наружу.

Чистое белое поле, залитое лунным светом. И опять с ласковой приветливостью ворчит мотором самолет — наша «уточка» кружит низко-низко.

Может, ищет меня? А почему бы и нет! Командир дивизии Михаил Данилович Ягодин, начальник штаба Борис Ефимович Жмуров, замполит Михаил Алексеевич Федоров наверняка уже у своих. Почему бы не послать самолет на поиск раненых? Самолет «У-2», поставленный на лыжи, может сесть где угодно. Вот оно, чистое, снежное поле-полюшко! Машу руками, кричу осипшим голосом, самолет близко, делает вираж на боковом развороте, вот-вот сядет... Но мой натужный крик глушат звуки удаляющегося мотора.

Один маячу в снежной белизне. Где-то близко стучат пулеметы, к небу взвиваются зеленые ракеты. Слизнул с рукавицы комочек снега и пососал. Он быстро превратился в льдинку. Никакого вкуса, кроме ломоты в зубах. Выплюнул. Луна везде и всюду висит одинаковая. Где-то люди сидят в тепле, любуются ею, прильнув носами к холодному оконному стеклу.