Последний бой

— Ой, родненький, кто ж их ведает. То есть, то нет, то опять наезжают. А вы не бойтесь! Были тут и у нас, никого не тронули. Собрали всех на сходку, и заявил ихний офицер, чтобы мы жили спокойно... Хватит, мол, вам по лесам шататься.

— А вы и поверили им?

— Вторую неделю дома живем... Ничего вот...

— Нельзя им верить.— Я рассказал о зверствах карателей на Проне.

— Опять в лес... О-оох, горемычные! — Хозяйка вытерла концом пестренького платка сморщенное, исхудалое лицо, наклонившись, помыла картошку, высыпала в чугун и задвинула рогачом в горящую печь.

В избу стали набираться женщины, дети. Задавали одни и те же вопросы. Жив ли Гришин? Когда придет Красная Армия?.. Про Гришина мы сказали, что отряд его давно за Днепром, громит оккупантов. А наши начнут наступление в самые ближайшие дни.

Женщины накормили нас картошкой, напоили малиновым чаем. Предлагали остаться и помыться в бане.

После бульбы и чая мы разомлели в тепле, но нам нельзя было расслабляться. Ребята посменно несли караул и следили за улицей. Охваченный нехорошим предчувствием, я часто выходил. Темно и тихо было в Дабуже. Тускло и сиротливо светились окна, да и то не во всех избах. Что-то настораживающее было в этой тишине, будто из каждого слабо освещенного окошка выглядывала затаившаяся беда.

Пришел Герасим и принес несколько корней табаку с сухими листьями, сокрушаясь, что не успел приготовить мелкого, рубленого.

— Все в хозяйстве робим. Разруха кругом...

— Как наш конь?

— Добре работает, чаго яму.

— Отберут его фашисты и вас угонят,— предупредил я старика.

— Так ведь самый главный приезжал и сказал: не тронем, живите и робите. Так же, бабы? — беспокойно поглядывая на женщин, спрашивал Герасим.

— Так и было! — подтвердили они.

Сколько ни убеждали мы Герасима и женщин, не послушали они нас.

Не хотелось уходить из тепла, но мы все-таки ушли. Женщины поменяли нам рожь на готовую муку. Мне дали старую, узкую в плечах шубенку. А Герасим указал поле, где находится бурт с картошкой.

— Бульба добрая, берите сколько надо, только отверстие хорошенько закрывайте соломой, чтобы не померзла.

Прошло несколько дней. Мы обжили лагерь, запаслись топливом, сходили на поле к бурту и принесли, сколько смогли, картошки.

Как ни старались заткнуть отверстие старой дерюгой, спать было холодно.

Надвигалась зима. Все гуще нависали над лесом тяжелые тучи; иногда, плавно крутясь в воздухе, на землю, устланную пожелтевшими листьями, падали первые пушистые снежинки.

Ночи казались мучительно долгими. Пересказали друг другу все главные события в жизни — военные и гражданские. Ребята тяготились нашим трудным, опасным положением; боясь простудиться, мечтали о железной печке и куреве, которое опять кончилось.

Однажды под вечер неожиданно появился комиссар полка Иван Стрелков со своим ординарцем. Как тут не обрадоваться! Он рассказал нам, что наши войска освободили Киев.

— Потерпите, ребятки, и вам недолго осталось мучиться.

— Вот-вот зима грянет, товарищ комиссар, закоченеем мы тут,— простуженно кашляя, сказал Терентий. Его сильно мучила не только рана на ноге, но и язвенная болезнь. Жалко было смотреть, как он иногда корчился.

— Знаю, сколько вы натерпелись. Что поделаешь. Со дня на день ждем удара на Славгородском направлении. Вы люди мужественные. Всем сейчас лихо...

Я видел, что душу Ивана Арсентьевича отягощают не только наши беды, но и неотступно томит личное горе. Провожая его до ближайшей развилки лесных дорог, спросил, почему он ходит так рискованно, с одним малолетним ординарцем. Опасно все-таки.

— Маскироваться легче. Да и привык... Ходили с Колей искать тело Лариона Узлова, начальника штаба и моего друга, чемодан с документами. И ничего, к сожалению, не нашли...— Комиссар поднял воротник желтой кожанки и надолго задумался. В его словах неприкрыто звучала глубокая печаль.

Меня тоже охватил приступ цепкой и едкой тоски, которую я не в силах был превозмочь...

— Держись, дорогой,— внушительно сказал он на прощание.

Спустя два дня нас разбудила сильная со стороны Дабужи автоматная и пулеметная стрельба. Мы быстро собрали вещи и вылезли из землянки. Я скатал одеяло и завязал ремнями. На каждый день у нас был установлен порядок — держать все наготове, особенно оружие и наши теплые одеяла.

Стрельба то утихала, то вновь вспыхивала с нарастающей силой.

— Может, наши подходят? — опираясь грудью на винтовку, с надеждой спросил Коля.

По звуку нетрудно было определить, что именно в Дабуже длинно и зло ярились фашистские автоматы. Наконец их клекот умолк. Наступила тишина. Едва заметно дрожали кустистые темные брови Артема, глубже залегли вокруг губ морщины на исхудалом лице Терентия. Всех нас охватило тревожное состояние. Скорее хотелось узнать, что же произошло в селе. Идти в разведку днем не решились.