Последний бой Йони

Мы отошли за несколько сот метров от шоссе. Возвращаемся назад через низкорослый кустарник. Бой продолжался тогда около полутора часов, еще раз прочесали местность, обнаруживая оставшихся позади сирийских солдат. Я захожу в машину, все еще переваривая в голове ход боя и его результаты. В части — двое убитых[62] и раненый: сирийский отряд, также насчитывавший сорок человек, уничтожен полностью. «Выйти с таким результатом после того, как мы были захвачены врасплох, после стычки на короткой дистанции, сорганизовать разбросанный отряд — благодаря Йони это кончилось так, как кончилось», — говорит Шани.

«Йони вел здесь такой бой, о каком я даже в книгах не читал», — расскажет позже Муки. Йони подытожил результаты этого боя в кратком отчете, написанном после войны, добавив при этом: «Еще раз доказано, что наши войска, сражаясь по всем простым правилам — побеждают… Необходимо в каждом случае, перед каждым движением на местности, позаботиться о серьезных прикрытиях… Ясно, что решающая стадия достигнута, если противник морально подавлен. Перелом наступает, когда противника охватывает страх смерти. Страх этот совершенно парализует людей… Пока этот результат не достигнут, противник способен взвешивать свои действия и остается опасным врагом».

Йони никогда не рассказывал мне о подробностях того боя, и я никогда его об этом не спрашивал. Только однажды он как бы между прочим заметил: «Бедняги сирийцы. Этакое невезение — наткнуться на самую лучшую в мире часть». И я подумал, не сказав ему об этом, что им не повезло еще и в том, что наткнулись они именно на него.

Родителям нашим он также не рассказывал о том бое. Как-то сказал отцу: «Хороший командир проверяется не только победой в бою. Тот, кто готов жертвовать людьми, — почти обречен на победу. Однако истинно хороший командир побеждает с малыми потерями».

Эта картина — Йони в час боя — возникает снова и снова. Она не менялась в Энтеббе и наверняка примерно так же выглядела уже в первом его бою, когда Йони было двадцать лет, во время акции возмездия в Самоа.

«Как видно, есть люди, — писал тогда Йони, — которые под огнем теряют чувство реальности, не отдавая себе отчета в своих действиях в каждый данный момент. А некоторые, напротив, — не чувствуют никакой перемены. К таким, во всяком случае, принадлежу я. Та же степень концентрации, та же способность выносить суждения, то же чувство реальности и почти такое же напряжение, как обычно».

Так же выглядела картина — Йони в час боя и в ночной час, в горах Гуш-Эциона, в начале семидесятых годов. «Мы собирались атаковать дом, где окопались террористы, — рассказал боец Йони, служивший под его командованием в разведывательном отряде „Харув“[63]. — Приходили туда четыре-пять ночей подряд, но разрешения атаковать не получили. В одну из ночей долго шли к дому, километров двадцать через горы… В последнюю ночь нас вдруг заметил сторож. Мы застыли на месте, а Йони понял, что надо действовать немедленно; он перепрыгнул один через каменную ограду, стал у входа и начал стрелять… Йони был недоволен тем, как прошла атака, хотя это был наш первый бой. Только двое из пяти террористов были убиты, остальные скрылись… Йони был молчалив в ту ночь, погружен в себя. Чувствовалось, что он недоволен, что дело было сделано не так, как надо. Много об этом не говорилось — и так все было ясно».

Боец еще рассказывал о Йони, а под конец заключил: «Он был не только командир, но также и воспитатель — настоящий воспитатель, как я считаю… Он был особенным даже в том, как наказывал. Достаточным наказанием мог быть тяжелый личный разговор».

Мысли мои подчинены каким-то своим законам, и, возможно, слово «воспитатель» перенесло их в тот период когда Йони был молодым командиром взвода парашютистов. «Мы сидели в окопе во время, какого-то учения по обороне, — рассказал служивший в этом взводе боец[64]. — Один военный паек приходился на пятерых, и каждый раз только двое могли выйти поесть. Пришлось мне есть с Йони. Он был голоден, перед ним стояла банка мяса и банка гороха, он хотел есть, как обычный человек, но ведь он был командиром взвода. Командир сидит рядом со своим бойцом, и ему как-то неловко набрасываться на еду. Я видел его колебания, и, по-видимому, в данном случае победил голод. Он съел немного больше. Я заметил, что он слегка смущен — неудобно ему, что съел больше. А я как раз искал случая поймать, подцепить его. Я спросил: „А как же другие бойцы?“ Он поднял голову и ответил; „Если будешь командиром, так не поступай“. И вот что интересно, года через три-четыре, когда оба мы уже были командирами, он напомнил мне об этом случае. „Ты помнишь? — спросил он, — надеюсь, ты не съедаешь еду своих бойцов?“»