Последний бой Рубена Сальдивара

Я думал, что меня возьмут сразу, как только увидят, однако меня ждало жуткое разочарование – наверное, самое сильное в моей жизни.

Щуплый солдатик, который стоял у ворот воинской части – ему было не больше тридцати, – даже не стал вызывать дежурного офицера. Смерив меня презрительным взглядом, он поправил винтовку на плече и процедил сквозь желтые прокуренные зубы: «Подрасти немного, muchacho!»

Его, солдата кубинской армии, ничуть не смущало, что «мальчик» был выше на целую голову, да и габаритами покрупнее.

Я понял, что моей мечте не суждено осуществиться, а это значит, что жизнь моя потеряла всякий смысл.

Я вернулся домой, ничего не сказав родителям о своей неудаче – да они наверняка не поняли бы, отчего я страдаю, – хотя, когда им было чуть больше, чем сейчас мне, они уже вступили в ряды повстанческой армии и сражались за свободу.

Я осознал, что родился слишком поздно, лучшие времена остались в прошлом, а впереди меня не ждет ничего хорошего, жизнь пройдет в борьбе за кусок хлеба и мне не удастся совершить ничего значительного. Я не стану героем и не прославлю свое имя – эта мысль угнетала меня, мне хотелось дойти до ближайшего бара, купить бутылку дешевого виски, вернуться в свою конуру, которая до сих пор числилась за мной, снять какую-нибудь безбашенную девицу – и вместе с ней залить мозги алкоголем, чтобы не думать больше ни о чем и не жалеть себя.

К счастью, мне удалось удержать себя от падения в пропасть беспробудного пьянства, а ласки умелые шлюх все равно не смогли бы мне помочь освободить голову от гнетущих мыслей.

Почти три месяца я прожил в родительском доме, выбираясь из него только на работу. С родителями я почти не общался – я не хотел с ними делиться своими проблемами, а они тоже не лезли ко мне с разговорами и нравоучениями. Лучше всего я чувствовал себя в поезде, когда под стук колес мечтал о будущем, которое для меня никогда не наступит. Мечты помогали не свалиться в омут депрессии.

Однако спустя некоторое время я понял, что работа мне осточертела, потому что я могу так прокататься кондуктором всю свою жизнь, и так и состарюсь на железной дороге. Я понял, что если я вот прямо сейчас не изменю свою жизнь, то мне останется только одно – броситься под паровоз.

Второго апреля я решил, что завтра отправлюсь в Гавану и там буду искать счастья.

Однако назавтра уехать не удалось – заболел отец. Мне пришлось задержаться, хотя мои мысли были чернее тучи: я проклинал своего отца, у которого так некстати начали отниматься ноги. Я ненавидел себя за то, что я так думаю о человеке, благодаря которому я появился на свет, но эти мысли были сильнее меня, они впились мне в мозг раскаленными иглами, и не было возможности избавить от них измученную душу.

Пятого апреля отцу стало легче, он начал подниматься с постели, а на следующий день даже попробовал выйти из дома. И мне пришлось тащить его обратно до кровати – настолько он ослаб.

А 7 апреля Куба объявила войну Германии.

На следующий день после того, как это сделали янки.

И я понял: вот он, мой шанс…

Со вчерашнего вечера передний край укутала тишина. Полдня мы не слышим свиста пуль и грохота взрывов. Но каждый из нас понимает: это ненадолго. Уже известно, что противник стягивает свежие силы. Их задача – выбить нас с позиций. Наша задача – выстоять.

Потому что, если мы отступим, немцы возьмут этот городок… как же он называется?

И им откроется прямая дорога на Париж…

И поэтому мы должны выстоять. Дождаться подкрепления.

Но бой начнется не сейчас, у нас еще есть несколько часов тишины.

И, пока тихо, мы стараемся не думать о том, что ожидает нас завтра… или уже через час.

Каждый из нас чем-то старается занять себя, чтобы ожидание боя не было таким тягостным. Кто-то латает форму, кто-то чистит винтовку, кто-то погружен в чтение книги.

Правда, такой у нас всего один – Джонни Бестен. Он влился в наш взвод совсем недавно – неделю назад. Джонни всего на два года старше меня, но мне иногда кажется, что я старше его на целую жизнь. Он, конечно, уже успел понюхать пороха, но война по-прежнему кажется ему веселой игрой, из его души еще не вытравлены картины мирной жизни в Бостоне. В Джонни я узнаю себя – точно таким же я был два месяца назад, когда мечтал о доблести и славе, не зная, какой путь мне предстоит пройти и что пережить. Если Джонни не убьют, то через неделю его ребяческий романтизм развеется, как дым от ночного костра.

Мне почему-то очень хочется, чтобы Джонни не убили.

В мирной жизни, которая непременно наступит, он смог бы мне стать хорошим другом.