Последний бой Василия Сталина

Само звучание фамилии Сталин резало слух, возбуждало страх, являлось причиной дискомфорта власть имущих, еще недавно преданных вождю чиновников и руководителей страны. Моральная травля и добивание «подранка» (именно так между собой именовали Василия в Кремле) началось сразу же по прибытии Василия в Казань. В ход были пущены все методы: от подкупа до угроз. В то же время Василий активно пытался бороться за свою фамилию. В первых числах января 1962 года, как раз, когда Мариша согласно его плану должна была встретиться с Хрущевым, он направил заявление в ЦК КПСС: «… в течение более полугода паспорт, военный билет, пенсионную книжку и другие документы на новую фамилию Джугашвили не выдают. В сложной обстановке вынужден ставить этот вопрос перед вами… вполне мог бы жить и работать под той старой фамилией, под которой прожил и проработал 40 лет — Сталин. Прошу понять меня правильно. Прошу вашего вмешательства в разрешение вышеуказанных вопросов. Василий Иосифович Джугашвили».

Еще полгода назад Василий писал своей тете, Анне Аллилуевой, к которой Мариша и обратилась, приехав в Москву: «Что касается фамилии, то я лучше глотку себе перережу, чем изменю! Никогда на это не пойду, и говорить со мной нет смысла. Сажали Сталина, судили Сталина, а теперь для их удобства менять… Нет! Сталиным родился, Сталиным и подохну!» И добавлял: «К тому же это бессмысленно, ибо мои соседи по дому, летчики, служившие ранее у меня, — узнали меня, и вся Казань знает, кто я такой… Настроение паршивое, здоровье того хуже, но постараюсь это пережить, хотя надоело и осточертело влачить такое существование…» (Самоделова С. Культ без личности. // Московский комсомолец, 21 марта 2003 г.).

Это и стало роковой ошибкой Василия. Он раскрыл свои карты. О визите Мариши к Аллилуевой тут же становится известно «там, где надо», на стол А. Шелепина ложится записка в ЦК партии с просьбой о работе под старой фамилией. Высокие чины из КГБ понимают, что Василий Иосифович не успокоился, и исправить его может только могила. Поэтому очень быстро вспоминают о Нузберг и отсылают в Казань с очередным заданием «вылечить» Василия.

Стояли морозные январские дни. Мариша не нашла в столице ответа на мучившие ее вопросы и вернулась. И не знала она, что наперегонки с ней в столицу Татарстана спешит «влюбленная» соперница…

«…Я вернулась в Казань ни с чем, — вспоминает Мария Николаевна. — Василий был болен, лежал в постели. Поздно ночью раздался звонок. Женский голос сказал: „Лялечка! (Так звали меня только очень близкие люди.) Я тебя поздравляю!“ — „С чем?“ — спросила я. „Ну, ты ведь замуж вышла!“ — „Кто это говорит?“ — „Свои“, — ответила женщина. „Кто свои?“ — „Завтра узнаешь!“ — сказала она и повесила трубку…».

А на следующий день, вечером, без разрешения в дом вошла какая—то женщина. «Я открыла, — вспоминает Мария Николаевна, — незнакомая женщина влетела прямо в комнату, где лежал Василий. Он приподнялся: „Зачем ты пришла?“ Но женщина заявила мне: „Оставьте нас вдвоем“. Василий тут же крикнул: „Мариша, сядь и не уходи!“

«Ты очень болен, может, я смогу тебе помочь?» — ворковала женщина. Я решила, что это, видимо, его давняя знакомая, и ушла на кухню. Они говорили долго. Потом услышала голос Васи: «Уходи!» — «Нет, я никуда не уйду».

И тут она заявила мне: «Если вам не трудно, уйдите домой сегодня». Я обомлела от ее наглости, прошу Васю: «Васико, объясни, я ничего не пойму!» «Потом, потом…» — страдальчески сказал он. Разозленная, в смятении, в ревности, я оделась и ушла». (Майя Валеева, «Эхо» — независимая газета, 1992. Израиль.)

Утром Марию Николаевну вызвали в… районное отделение внутренних дел. Обвинили в том, будто она учинила скандал в квартире, где живет без прописки. Тонко намекнули: «Мы о вас знаем все». (Бросается в глаза скудость лексикона в казанском КГБ. Воспоминания разных, незнакомых друг с другом людей поражают лаконичностью зазубренных фраз.)

«Несколько дней я не появлялась у Василия, — продолжает свой рассказ Мария Николаевна. — Меня терзали самые дурные предчувствия, ничего не могла понять. Через некоторое время Вася позвонил мне на работу и попросил прийти. Сказал, что раньше позвонить не мог, три дня был без сознания. Когда приехала к нему, он по—прежнему лежал в постели, очень худой, бледный, обросший. На его правой ноге была огромная язва.

Я просила его объяснить, что происходит, кто та женщина, но он ничего не ответил. Сказал только, что был без сознания, около него находились врачи… После его смерти я узнала от Анны Сергеевны (Аллилуевой. — Авт.), что когда после заключения в Лефортово он лежал в больнице, к нему приставили няньку — Марию Игнатьевну Нузберг. Привезли ее из Омска, с двумя детьми, дали в Москве квартиру, а муж ее оставался в Сибири. Это и была та самая Нузберг.