Последний брат

Слуга оставил обед, обещал все передать и не обманул. Через несколько часов к контуберналам явился наголо бритый человек в простой коричневой рубахе, который представился дворцовым распорядителем, и сообщил, что контуберналы при сопровождении приставленных к ним слуг могут ходить в тренировочный зал. А кроме того, все, кроме Амара, которого высокий статус теперь обязывает оставаться во дворце, могут выйти в город для улаживания своих дел, с тем, чтобы вернуться во дворец к завтрашнему, до полудня.

Это их обрадовало. И за исключением Юлхуша, который решил остаться с Амаром, четверо друзей вышли в город, и провели день и ночь как могли, и как считали правильным.

* * *

Тит миновал дворцовую стражу и встал, озираясь, за воротами, подумывая, куда лучше направить стопы.

— Подвезти? — спросил сзади знакомый голос.

Обернулся Тит. Стоит недалеко от ворот паланкин — закрытая кабинка с сиденьями, которую слуги за ручки носят. Четверо крепких мужиков у его ручек скучают, а в паланкине за отодвинутой рукой занавеской — отец.

— Пешком пройдусь, — холодно сказал Тит, и развернувшись, пошел в сторону.

— Тит!

Тит обернулся.

— Надо поговорить. — Ипатий выглядел взволнованным. — Садись. Это… это просьба.

Тит подумал, неторопливо подошел к паланкину и сел на второе сиденье напротив отца.

— Долго ждал меня?

— Долго, — кивнул Ипатий.

— Не ври, — тут же сказал Тит. — Ты при дворе человек не последний. Прознал небось, во сколько нас выпустят и пришел сюда в самое время. Ждал он…

— Ладно. Так и было. Ну, видишь, — улыбнулся Ипатий, — с возрастом мы стали понимать друг друга гораздо лучше. По крайней мере — ты меня.

Он высунул руку из паланкина и коротко махнул:

— Домой.

Паланкин дернулся, возносясь на плечи носильщиков, и двинулся плавно, без перекосов и рывков. Команда у них была слаженная.

— А чего домой? — сварливо сказал Тит, в сердце которого шевелились былые обиды. — Сам же говорил: «Если выйдешь за эту дверь… Чтоб ни ногой… Чтоб забыл дорогу… Лучше наследство нищим раздам…»

— Говорил, — покладисто признал Ипатий. — Тогда мне так правильно казалось. Думал, переломлю тебя, выведу к разуму. А теперь… все изменилось.

— Что ж это изменилось?

— Все изменилось, сынок. Все в этом мире меняется, и то, что вчера было разумным, под давлением обстоятельств становится глупым. Ты уезжаешь. Проведи сегодня день дома. Хотя бы ради матери. И можешь считать, что я извинился, если тебе это нужно.

— Ладно, — недоверчиво буркнул Тит, удивленно посмотрев на отца.

Тот смотрел в ответ с непривычной нежностью. И такой взгляд властного патрикия был настолько Титу непривычен, что он через некоторое время не выдержал, и чуть отодвинув занавесь на окне, начал смотреть на качающуюся внизу на полутора человеческих ростов, улицу. Там гомонил, шел по своим делам простой народ, бренчала щитами стража, и изредка проскакивали паланкины, чаще всего одноместные, с двумя носильщиками, зато и поманевренней, чем отцовский…

— А сам-то, — спросил после паузы отец, — не жалеешь о том, как все повернулось?

Тит помолчал.

— Жалею, что не нашел тогда нужных слов, отец. Может, если бы я лучше объяснял, ты бы смог понять, почему я не мог поступить, как ты хотел.

— Ты отказался от всего. От меня.

— Я отказался от наследства. Но я никогда не отказывался от тебя, отец. Просто купил право жить, как умею.

— И оно того стоит?

— Временами, — улыбнулся Тит.

— Ты повзрослел. Не так, как хотелось бы мне. Но повзрослел.

— С детьми это случается…

— Ты действительно мой сын. Такой же упрямый, как я. Еще бы немного моей гибкости…

Тит приехал домой с отцом. И он был рад встрече с матерью, которая все эти годы, пока он шел поперек воли отца, одна, несмотря на запреты, приходила проведать его в школу, в разрешенные дни. Отец был необычно мягок, и не дал ему ни единого шанса всколыхнуть былые обиды. И ужин прошел весело. Мать все больше спрашивала, что он и как. Да похудел он, да нормально ли кормят… Постарела мать… Отец шутил, рассказывал смешное из дворцовой жизни и жизни иностранных дворов. Он умел это, когда хотел… Было весело. Это было как возвращение в детство. Еще и потому, что с вином в этот вечер не задалось. На стол его просто не поставили. А бокалы наполняли каким-то непонятным соком с травяным привкусом. И когда Тит спросил, а собственно, не грянуть ли чаркой… отец начал жаловаться на здоровье, и сказал, что свое отпил; так пусть уж и Тит сегодня не тревожит его забытую жажду. Несмотря ни на что весело пролетел вечер. И лишь иногда ловил на себе Тит мимолетные взгляды сурового отца, от которых ему становилось не по себе. Положили спать Тита в его собственной комнате, где почти ничего не тронули. И только тут он понял, как же это долго — те несколько лет, что для него так быстро летели в школе. Он понял, что вырос.

Сон не шел, бежал от него, спугнутый ворохом разноцветных воспоминаний. Так лежал он в кровати, в своей бывшей — все-таки бывшей, несмотря на примирение — комнате, когда в дверь заскреблось, скрипнуло, и что-то белое застыло.