Последний часовой

В карете было темно, но предусмотрительный Орлов зажег свечу, прикрепленную к стенке в медном бра и способную при тряске забрызгать воском плюшевые подушки.

Княгиня мигом развернула платок мужа, ей не терпелось знать, что он написал. А дома всем, и в первую голову Александру, понадобилось бы сунуть нос в ее трофей. Может быть у человека хоть что-то личное?

В одном из углов на ткани едва проступало несколько слов: «Машенька, я теряю силы и мужество. Я обманул бы тебя, если бы стал уверять, что свидание с тобой не является единственным утешением в горестной моей участи».

* * *

Несчастья набивают мозоли. Меньше всего на свете Бенкендорф хотел высовываться. Он отродясь не был правдолюбцем. И уже достаточно пострадал «за верность и ревность». Из какого-то другого теста делаются люди, получающие ордена с таким девизом.

Покойный Ангел его на дух не переносил, и когда после предупреждения о бунте услал командовать драгунской дивизией, стало ясно как день: Александру Христофоровичу никогда не вышагнуть из тени, не согреться в лучах царской ласки, не стоять одесную. А значит – не сделать дела. Хоть вой.

Теперь появился шанс. И этот шанс он уничтожал собственными руками. Можно ли вообразить что-нибудь глупее?

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Жена вошла в кабинет и застыла на пороге, прямая, как учительская указка.

Чего сказать-то? Вчера вроде не пил. И в волокитстве не замечен. Право слово, в Следственном комитете некому глазки строить!

– Приезжала супруга Александра Ивановича…

Уже известно!

– По дружбе ко мне передала слова мужа: будешь и дальше… выше дивизии тебе не светит.

А то он не знал!

Генерал резко сел на диване, полосатую обивку которого украшали стрелки спущенных нитей. Его голова закрыла маленькую копию картины «Старый крестоносец» в почерневшей рамке. Он повернул к достойной даме рассерженное, помятое лицо, и Лизавета Андревна отшатнулась.

– И что?

У него был свистящий шепот и глаза-буравчики. Добрая супруга испугалась. В обычное время ее благоверного можно было хоть полотенцем по дому гонять.

– Шурочка, что стряслось-то?

– Чернышев – гнида.

Лизавета Андревна с размаху опустилась на диван и затряслась от смеха. Под домашним капотом складки ее живота уютно вздрагивали, а полные розовые губы, казалось, вот-вот лопнут, распираемые весельем.

– Это новость!

Отсмеявшись, она снова предала лицу серьезное выражение.

– Говорят, ты покрываешь злодеев. Заговорщиков и цареубийц.

– О, конечно, я враг отечества! – У Александра Христофоровича зла не хватало. – А этот… нарочно топит людей.

– Извергов.

– Мальчишек.

В неплотно прикрытую дверь заглянул камердинер с кувшином теплой воды и тазом для умывания. Но у господ, сидевших рядом, были уж больно вытянутые лица. И слуга не решился войти.

– Послушай, матушка, не лезла б ты не в свое дело, – попросил генерал. – И так тошно.

Лизавета Андревна поджала губы.

– Я выходила замуж за начальника штаба гвардейского корпуса, – с расстановкой произнесла она. – Когда тебя услали куда Макар телят не гонял, я взяла детей и поехала с тобой. Без ропота…

Послушайте ее, люди! Она не роптала! Почему женщины не помнят собственного нытья?

– Мне казалось, одного случая достаточно, – гнула свое госпожа Бенкендорф. – Неужели ты ничему не научился?

– Держать язык в заднице?! – вспылил муж. – Не всегда помогает!

– Выражайся пристойно. – Лизавета Андревна застыла, как ледяная глыба. – Тебя вернули в столицу. И то, что ты сейчас пытаешься погубить карьеру новыми глупостями, непростительно для семейного человека.

Такого оборота Александр Христофорович не ожидал.

– Договаривай.

– Посмотри вокруг, – потребовала жена. – Тебе нравится это убожество?

Бенкендорф должен был признать, что квартира не из лучших. Шесть комнат, потолок в разводах, дрянные печи и на лестнице несет кошками. Но ведь он не князь, не граф, его средства не позволяют…

– У нас дочери. Какое приданое ты им дашь?

Генерал молчал, насупившись. А что говорить? Родовое имение Фалль, 600 душ, предстоит делить на четверых – кроме него, наследники еще брат и сестры.

– Новый государь питает к тебе дружбу, – продолжала Лизавета Андревна. – Полагается на тебя. Если ты получишь высокий пост, мы поправим жизнь. А ты ссоришься с человеком, который может очернить тебя в глазах царя.

Если бы Александр Христофорович не говорил себе того же самого слово в слово, рассуждения жены не обидели бы его до такой степени.

– Ты мне предлагаешь детей вешать?

– Каких детей? – не поняла Лизавета Андревна.

Муж посмотрел ей в лицо, и она, не выдержав взгляда, отвела глаза.

– Больше половины – мальчишки, едва за двадцать, – произнес он. – Я бы их выдрал. И отпустил.

Дама побледнела. Казалось, слова супруга подтвердили ее худшие подозрения.

– Но ведь не все – дети? – осторожно осведомилась она. – Вот твой друг князь Сергей…

– Да что вы привязались к Бюхне? – сорвался генерал. – Он как раз хуже ребенка!

Лизавета Андревна взяла мужа за руку.

– Поклянись здоровьем дочек не ссориться больше с Чернышевым, – попросила она.