Последний часовой

Ездок устал от мыслей и снова задремал. Старинный приятель, к которому он ехал, не отличался ни приветливостью, ни гостеприимством. Зато слыл оригиналом самого опасного толка. Сын предпоследнего фаворита Екатерины II – графа Дмитриева-Мамонова, – Матвей Александрович рано осиротел и буквально помешался на собственном происхождении. Он ненавидел мать, несчастную глупенькую фрейлину, покусившуюся на любовника госпожи, и приписывал своему появлению на свет таинственные обстоятельства. Бенкендорф однажды слышал, как в разговоре с Орловым Матвей назвал императора Павла «мой покойный брат». Надо же!

Его карьера началась легко, в двадцать лет Мамонов был уже обер-прокурором Сената. Горячий и дерзкий, он мало с кем ладил, чему способствовала нервная, художественная натура – стихи, акварели. В войну сформировал свой конный полк, угробив почти все состояние. Участвовал в Бородине, под Тарутином, Малоярославцем, погромыхивал золотой саблей, именовался генерал-майором, но… подрался с кем-то из австрийских союзников, к чему государь бывал очень щепетилен. Полк раскассировали, самого отдали в штаб кавалерийского корпуса. Обычная история. Кто не хлебал лаптем царской благодарности?

Другой бы смолчал. Подавился самолюбием. Но Мамонов закусил удила. Подал в отставку. Совсем как когда-то Воронцов. Мише повезло. И сам кроткий, и жена не дала душе закрыться в скорлупу. Нашел дело. Вернее, выпросил. Оно одно держит человека в вертикальном положении. А Матвей не смог.

Ушел от мира. Уполз в берлогу зализывать раны. Да так и остался, позволив обиде взять над собой верх. Орлов говорил, что граф Мамонов боится показываться на люди. Что-то в нем сломалось. «Рыцари» для него не игра, а месть. Чужих видеть не может. Они вызывают в нем приступы гнева. Мишель жаловался, что с каждым приездом замечает, как рассудок затворника погружается в хаос.

А ведь вопрос о кольце-печатке был не из тех, которые задают сумасшедшим.

* * *

Дубровицы.

Вид на имение открылся при переезде через Пахру. Ямщик перекрестился на церковь дивной красоты – точно белая свеча в пламени закатного солнца.

– Вона! Диво басурманское.

– Не нравится?

– Для чего? Пригожая. Тока не наша.

Храм действительно выглядел странновато. Четыре вскругленных предела из ограненного камня, а над ними высокая башня под золотой короной вместо купола. Богатейшая резьба и фигуры апостолов придавали ему облик римской базилики.

Желтый дом с белой колоннадой и львами у крыльца помещался на возвышении. От него к готическим воротам с черной чугунной решеткой спускались цветники. Мужики возили на двор дрова. От реки сновали прачки с корзинами белья. Кухня, расположенная во флигеле, топилась, выпуская в небо струйки дыма, пронзительно-сизые в предвечернем воздухе. Даже оживленная присутствием человека, эта картина почему-то показалась Бенкендорфу грустной. Мысли о хозяине здешних мест навевали меланхолию.

– Послушай, любезнейший, – обратился гость к мужику на воротах. Тот шарахнулся от него как от чумного. – Передай управляющему, что приехал старинный знакомец его барина…

– Не велено, – отчеканил привратник давно заученную фразу и очумело уставился на ездока. Видимо, сюда давно не заглядывали соседи.

– Я тебе что, остолоп, сказал?! – Генерал выпрямился в возке.

Но дворовый не тронулся с места.

– Проезжай своей дорогой, мил человек, – отозвался он с рассудительным дружелюбием. – Барин у нас больно безобразит.

– Я вот тебя сейчас зарублю! – Бенкендорф не привык терять время с дураками. – Отворяй ворота!

Угроза подействовала. Кряхтя: «Вольному воля», – привратник сполз с приступки под козырьком и вразвалку поплелся вынимать засов. Кибитка въехала во двор. Ее появление вызвало переполох. Бабы бросили носить белье, мужики грузить дрова и оторопело уставились на гостя.

– Дядь, а дядь, а чегой-то вам тут надо? – Мальчишка лет пяти – видно, сын прачки, – подойдя к возку, вытер сопливый палец об оглоблю.

Не сказать, чтобы обитатели усадьбы боялись барина. Скорее они существовали здесь сами по себе. А он где-то там, в глубине дома, сам по себе. Не брошенный ими, но и не сующийся в их жизнь.

– Желаю видеть вашего хозяина, – заявил генерал, вылезая на землю. – Где управляющий?

Не вдруг явился управляющий. Окинул гостя подозрительным взглядом.

– Его сиятельство никого не принимает.

– А ну, бестия, веди меня в дом. – Александр Христофорович взялся за эфес сабли. У него родилось подозрение, что лукавые холопы просто повязали своего безумного барина и держат взаперти, если не уморили голодом. – Не думаю, чтобы твой хозяин настолько позабылся и выгнал проезжего на ночь глядя.

Нехотя управляющий потащился к крыльцу, всем видом показывая, что происходящее лишено смысла.

– Его сиятельство граф Матвей Александрович уже пять лет не выходит к гостям.

Может, его и в живых-то нет?