Сначала я приняла ванну, отмыла пот и грязь со своего тела, после долго мылила длинные волосы, а потом сушила их пушистым полотенцем. К вечеру я уже была готова отправиться на площадь. На мне было надето белое хлопковое платье, а волосы по традиции были распущены. На ногах простые туфельки.
День жеребьевки считался особенным, и каждая девушка ждала его с трепетом.
Наверное, со мной что-то было не так. Я не хотела, чтобы мое имя попало в чашу. Не желала оказаться сегодня на площади, обряженная в белое платье. И тайно мечтала, чтобы у меня была старшая сестра. Тогда бы ее имя попало в чашу, ведь так гласил закон: «Только старшие дочери удостаивались чести быть Избранными».
Я выдохнула и провела ладонями по грубой ткани наряда. Мне было неуютно, но разве кто-то спросит, хорошо ли я себя чувствую. В доме суетилась матушка, я слышала ее торопливые шаги и возбужденный, хрипловатый после перенесенной прошлой весной лихорадки голос. Еще две служанки, помощницы по хозяйству, суетились вокруг матушки, готовя и ее, и дом к будущему прощанию. Такова была традиция. Не имело значения, выберут ли тебя или кого-то другого, но каждый дом, в котором была девушка с именем из Чаши, должен был быть готов к прощанию. Ведь после того, как жеребьевка заканчивалась и одна из девушек получала венок из летних цветов, она больше не могла вернуться в свой дом.
У нее был иной путь.
Я сглотнула комок и посмотрела на свои руки. Ладони тряслись. Отчего-то мне стало страшно. Так страшно, что захотелось заплакать. Но я успела лишь всхлипнуть, когда в комнату вошла матушка.
– Ох, моя дорогая, ты уже готова, – проворковала она, оглядев меня с ног до макушки. – Замечательно! И платье впору! А я так беспокоилась, что оно не подойдет. Ведь шила его три года назад, ты же знаешь.
Я медленно кивнула. То, что мое имя однажды окажется в Чаше, было лишь вопросом времени. Что же, матушка дождалась того самого часа и теперь гордилась своей единственной дочерью. Она не переживала, что может меня потерять. Никто из матерей не переживал. Потому что нам выпадал великий шанс сделать что-то такое, о чем будут слагать легенды. Нам, девушкам Ярима, первым дочерям, выпадал шанс прославить свой род и отблагодарить нашего Хранителя.
– Ну не стой ты там, Марика. Идем со мной. Все уже собираются в гостиной, – продолжая хлопотать, спешила матушка. Я молча следовала за ней, боясь лишь одного – я увижу брата и не смогу сдержать слез.
Возможно, я увижу Рейга в последний раз.
Но когда вошла в гостиную, то ощутила, как разочарование сковало мое сердце. В комнате были служанки, которые расставляли цветы и корзины с фруктами по столам. В глубоком кресле сидел отец. Он мазнул по мне взглядом, который не выражал абсолютно ничего, и вернулся к разговору с мужчинами. Наши соседи, знакомые, друзья семьи. Чуть поодаль собрались женщины, которые, наоборот, восхитились моим появлением и защебетали, как стайка пестрых птичек. Таких же красивых и глупых. Они говорили, как мне повезло сегодня. Как они мне завидовали, что их имена не попадали в Чашу. А я готова была содрать с себя белое платье, бросить его в них и сказать, что уступаю свое место. Хотела сказать, но молчала, принимая поздравления. Матушка, вздернув крючковатый нос, кружилась подле меня и хвалилась нашей удачей.
Но все слова были пусты для меня. Смотрела на родителей, на служанок, на соседей и друзей семьи и не видела здесь Рейга. Он не пришел.
Мое сердце сжалось в тисках.
***
Впервые на жеребьевке я побывал в возрасте четырех лет. Помнил о том дне мало, разве что слезы матушки. Радостные слезы. Старшая дочь ее лучшей подруги была отобрана стать новой избранной для Хранителя, и матушка радовалась, обнимала подругу и ее счастливую дочь, а после передав меня нянюшке, отправилась провожать девушку вместе с остальными женщинами-матерями, живущими на острове. Вновь на отборе я побывал спустя еще два года, и тот период мне смутно запомнился, потому что избранная девушка не была хороша знакома нашей матушке. В восемь я осознал, как ужасен отбор, и все, что с ним было связано. Потому что понял, что скоро наступит тот день, когда имя моей единственной старшей сестры попадет в золотую чашу.
Сегодня настал тот самый день.
И я не мог быть дома, смотреть на творящийся там хаос и изображать счастье, как это делали остальные. Уверен, матушка радовалась по-настоящему. Чувства остальных меня волновали меньше всего на свете. Я думал только о Марике. И желал отменить сегодняшний день.
Если бы только у меня были такие способности.
Говорят, Хранитель может.
Я ненавижу Хранителя нашего острова. Презираю его за то, что в уплату он забирает наших сестер.
Я не хочу, чтобы Марика была избрана сегодня и покинула навсегда родительский дом, отправившись на Пиковую гору. Ей предначертана иная судьба, и плевать, что думает об этом сама Марика. Я хочу все изменить.