Последний день лета

— С добрым утром, — хмуро сказал подошедший Пух. Этой ночью он тоже почти не спал: родительские препирательства о судьбах России затянулись далеко за полночь; профессор Худородов при этом почти всё время молчал, а мама разговаривала таким громким (и противным, с неудовольствием признал Пух) голосом, что он до сих пор звенел у Аркаши в ушах. — А что с ногой?

Крюгер молча отмахнулся, не переставая чесаться.

Донесся рев «девятки» — даже с глушителем машина издавала характерный дребезжащий звук. Все обернулись. Похожий на зубило автомобиль темно-серого цвета (так на заводе ВАЗ представляли себе мокрый асфальт) по-жигански, с визгом тормозов припарковался у бордюра, после чего с пассажирского сиденья выбрался недовольный и смущенный Шаман. Он кивнул водителю, угадывающемуся за дымчатыми стеклами, и зашагал к друзьям. Всё это время из недр «девятки» оглушительно ревела песня Мистера Малого «Буду погибать молодым», необъяснимо популярная этой осенью среди бандитов и тех, кто себя таковыми считал. (Это были абсолютно разные, зачастую противоположные общности людей.)

— Репино! Ольгино! Стаф разводи, фирма не бомби! — орал из динамиков ломкий молодой голос. — Узи маузер! Буду погибать молодым! Буду погибать молодым!

«Девятка» рванула с места, развернулась через две сплошные и унеслась по направлению к Центральному рынку.

— Ненавижу эту песню, — выдохнул Новенький.

— Это потому, что ты лох, — объяснил Крюгер, прекратил чесаться и помахал Шаману окровавленной ладонью. — Че-как, братуха?

Шаман неопределенно пожал плечами, не встречаясь ни с кем взглядом. Без улыбки и с опущенными плечами он выглядел странно и почти неузнаваемо — как изображение на фотопленке до момента, когда ее опускают в проявитель.

— Привет. Идти куда?

Крюгер начал путано объяснять логистику путешествия, но Саша, кажется, не слушал — он невпопад кивал и отвлекался на приветствия проходящим мимо одноклассникам.

— …короче, понял, там минут сорок всего плыть, а потом Васильевна поведет нас на какое-то, по ходу, древнее кладбище. Не по курсам, чтó мы там будем делать, но потом, понял, будет свободное время, которое нам не понадобится, потому что Танаис — это срака мира, там даже сникерс негде купить…

Шаман кивнул кому-то за спиной разглагольствующего Крюгера, улыбнулся (не как обычно, а со сжатыми губами) и пошел в сторону плакучей ивы, под которой сидела на траве стайка одноклассниц. Витя обиженно осекся на полуслове. Пух прищурился, всмотрелся и неожиданно для себя покрылся ледяными мурашками — Шаману из-под ивы махала Аллочка. Более того: блондинка вскочила на ноги, подлетела к Шаману и, не обращая внимания на выпученные глаза одноклассников, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку!

— Откуда они вообще друг друга… — начал Пух.

— Да вот не насрать тебе, — рявкнул обиженный безразличием своего недавнего спасителя Крюгер. — Всё равно она, понял, овца тупорылая.

Пух кинулся на друга с кулаками, поскользнулся на влажной от росы траве, споткнулся и грохнулся прямо на осколки бутылки, — всё это заняло меньше секунды.

— Аркаша, ты чего?! Вставай! — закричал Новенький.

Крюгер, так и не успевший понять, что сейчас (чуть не) произошло, кинулся поднимать воющего Пуха с газона. Аркашина ладонь была рассечена в нескольких местах, из порезов сочилась кровь. Крюгер присел на корточки, чтобы оценить масштаб трагедии.

— Да ладно, Пухан, че ты распищался? Две царапинки, тьфу. Вон, зырь, я у Нового на грабли утром напоролся — кровища, понял, до сих пор хлещет!

— Это была кочерга, и я уже сто раз извинился! — прошипел Новенький, на которого никто не обратил внимания. Пух продолжал причитать.

Крюгер покосился в сторону причала, неподалеку от которого кучковались учителя, рывком поставил Пуха на ноги и быстро сказал:

— Завязывай ныть, понял? Щас Васильевна услышит и отправит тебя домой к свиньям собачьим, обосрешь нам всем экскурсию.

Он, кажется, успел забыть о том, что еще недавно считал поездку в Танаис дурацкой затеей.

— Ольга Васильевна-а-а! Скорее сюда! Аркаша покалечился! Кто-нибудь, вызовите скорую! Ребята! На помощь!

Сраный Питон.

— Убью засранца, — выразил общее мнение Крюгер.

Конечно же, Ольга Васильевна уже бежала к ним прямо по газону — перепуганные глаза, покосившаяся прическа, несколько отличниц-прилипал в кильватере. Пух сориентировался в ситуации и засунул порезанную ладонь в карман, поморщившись от боли, — после этого он сделал большие глаза и с наигранным удивлением уставился на учительницу истории. Питон суетился на периферии зрения, размахивал руками и всем своим видом изображал ужас и беспокойство за одноклассника.

— Чупров, не говори глупостей, я в полном порядке!.. Ой, доброе утро, Ольга Васильевна!

Аркаша старался не кривиться: что бы там ни говорил Крюгер, порезы казались глубокими и ощутимо болели. Кроме того, непонятно, в какой дряни валялась бутылка и кто ее до этого мусолил, — Пух разом вспомнил все мамины рассказы о страшном Заражении Крови, от которого можно было умереть.