Последний день лета

Дальше произошло и вовсе неожиданное: мама встала и порывисто обняла нетрезвого профессора. Тот от неожиданности напрягся, но через секунду обмяк, обнял ее в ответ и затрясся в беззвучных рыданиях.

Политический кризис в стране достиг точки кипения, но кризис в семье Худородовых, кажется, завершился — не в таких выражениях, но в таком смысле подумал Пух.

По обоим пунктам он ошибался.

43

Родители Крюгера на напряженную ситуацию в стране не обратили ни малейшего внимания — в конце концов, Москва была далеко, и кто, в кого и по какому поводу там стреляет, маме Свете и папе Сереже было абсолютно насрать.

— Во-первых, я сто раз говорила, что останусь на ночь у подруги! Во-вторых, тебя вообще не должно ебать, где и с кем я провожу время! С хуев это ты вдруг вспомнил, что у тебя есть жена?!

Всё это с теми или иными вариациями доносилось из кухни, пока Крюгер скрежетал зубами и смотрел сквозь общую тетрадь, лежавшую перед ним на столе. В тетради надо было решать задачи по алгебре, с которой у Вити в последнее время всё было очень плохо (справедливости ради надо сказать, что очень плохо у него было не только с алгеброй), но вместо этого он вдавливал ручку в центр листа, наваливался на нее всем весом и тащил по направлению к себе, оставляя в ни в чем не повинной тетради рваную рану. Потом еще одну. И еще одну. Вместо мыслей в голове звучал оглушительный ватный гул, как будто там работал обитый подушками трансформатор.

Отец за стеной что-то бухтел. Слов разобрать было невозможно, но тон был непривычным — он явно не оправдывался, а пытался бычить. Что маму, разумеется, только раззадоривало.

— Ах во-о-он оно что, — противно протянула она. — Вы посмотри-и-ите, да у нас никак настоящий мужик завелся! Охуеть, как говорится, и не встать!

Папа что-то буркнул.

— Ой, а что Ашот?! — маму несло. — Ашотик — мой давний хороший друг, мы знакомы тысячу лет! Да, иногда мы ездим поужинать на Левый берег. Почему? Потому что муж у меня пьяное быдло, которое уже забыло, что жену нужно иногда выводить в свет!

Обожаемая мамой риторическая связка «почему — потому что» Витю всегда немного бесила. Услышав ее сегодня, он почувствовал, как его заливает белая сияющая ярость.

Надо отключиться. Подумать о чем-то другом. Велик был соблазн сбежать на улицу и просидеть до глубокой ночи в генеральном штабе, но мешали два обстоятельства. Первое: ничто уже не напоминало о недавней аномальной жаре; поздним вечером на холодном дереве существовал реальный шанс заработать воспаление легких («будут знать», — мелькнула и исчезла мстительная мысль). Обстоятельство второе: где-то на районе могли бродить ненавистные Сися, Бурый и Шварц. Точнее, бродил из них кто-то один: если верить Аллигатору, остальные выбыли из строя — один насовсем, второй… возможно, тоже насовсем. Но риск всё равно был слишком велик: несмотря на свою истерическую показную браваду, Сухомлин прекрасно понимал, что встреча с любым из выживших недоносков грозит ему травмами, если не… Тьфу, блять! Называется, подумал о чем-то другом!

Общая тетрадь получила еще одну рану. Мать всё время долбала его необходимостью быть аккуратным и бережливым, не упуская возможности напомнить, что работает в этой семье только она, а они с отцом только жрут, срут и портят вещи, которые не покупали. На Крюгера эти выступления производили эффект, прямо противоположный желаемому: он принципиально ломал грифели карандашей, потрошил тетради (из их листов делались самолетики, машинки и полигоны для игры в точки) и засирал одежду, иногда с разбега прыгая для этого в лужи. Пару раз он пробовал прекратить есть, но после нескольких часов урчания в желудке сдавался — за что ненавидел себя (и не только себя).

Голос отца за стеной вдруг стал на тон громче.

— За кого ты меня принимаешь?! Д-д… Дура ебаная!

— Ебаная, да не тобой! — взревела мама, словно специально ждавшая подходящего момента. — У тебя, Сереженька, от шмурдяка давно хер стоять перестал, если ты забыл!

Крюгер спокойно подумал: интересно, много ли усилий понадобится, чтобы проткнуть себе острием ручки барабанные перепонки?

— Да заткнешься ты или нет?! Что я тебе сделал-то такого?!

Папа Сережа был по жизни человеком мягким и, честно говоря, жалким.

— Да проще сказать, чего ты не сделал! — по тону было понятно, что мама театрально загибает пальцы. — На нормальную работу так и не устроился — а действительно, зачем, и так же у нас всё отлично! Даже, я бы сказала, охуенно! Тепло, светло и мухи не кусают! Бухать не бросил, хотя сто раз клялся и божился. Почки свои ебаные лечить не стал — ну это ладно, хоть недолго с тобой мучиться буду!

— Не смей при Витюше!..

— Ну вот Витюшу заделал, это да, — имя сына мама произнесла с издевательским посвистом. — Хотя и не факт, что это был ты…

Внутри Крюгера что-то оборвалось.

Ровно то же самое, судя по всему, оборвалось внутри отца — из кухни донесся грохот падающей табуретки, а мама прервала свой монолог на полуслове и вскрикнула.