Последний день лета

– Вить, ну я ж не знал, что ты так со всей дури…

– Слушай, Новый, завязывай причитать, – настроение Крюгера снова сменилось на противоположное. – Поцарапался слегона, а ты воешь как баба. Настоящему ниндзя всё похуй!

Он резко выпрямился и рванул закатанную ранее штанину вниз.

Спичка погасла.

В темноте на землю упала крохотная капелька Витиной крови.

22

Набережная Дона этим утром была непривычно многолюдной: стайки школьников, собирающихся на экскурсию; родители, пришедшие провожать некоторых из них; стоящие в отдалении учителя. Пахло рекой, землей и соляркой; было по-прежнему непривычно жарко – как в раскаленном южном июле, а не в умиротворенном сентябре. Учителя пожимали плечами – мол, бабье лето. Смысла этого выражения Крюгер не понимал и всегда бесился, когда его слышал.

(А вот мама Крюгера это выражение прекрасно понимала.)

– Вот говно!

Новенький, мало что соображавший после почти бессонной ночи, разглядывал последствия столкновения Крюгера с кочергой. Витя яростно чесал рану, окропляя кровью свой заношенный кроссовок.

– Сраное говно, – повторно прошипел Крюгер. – Там, по ходу, грязь или ржавчина была, понял. Разбросали свои грабли ебучие!..

– Витя, в стотысячный раз – извини! Я должен был тебя предупредить, просто, ну, испугался… – начал было Степа и быстро осекся; ему надоело извиняться.

Они стояли в тени гостиницы «Якорь» – здания, исполненного в стилистике «безумный позднесоветский конструктивизм». На якорь сооружение было похоже мало – скорее, на три перевернутых зиккурата, поставленных друг на друга. В гостинице много лет никто не жил, зато располагались разные мутноватые учреждения вроде турфирм (кому взбредет в голову переться за путевкой на набережную?) и адвокатских контор (тем более). На первом этаже «Якоря» находился боулинг-холл, который так и назывался – «Боулинг-холл», излюбленное место ночного движа соратников Фармацевта. По-трезвому никто из них никогда в боулинг не играл.

– С добрым утром, – хмуро сказал подошедший Пух. Этой ночью он тоже почти не спал: родительские препирательства о судьбах России затянулись далеко за полночь; профессор Худородов при этом почти всё время молчал, а мама разговаривала таким громким (и противным, с неудовольствием признал Пух) голосом, что он до сих пор звенел у Аркаши в ушах. – А что с ногой?

Крюгер молча отмахнулся, не переставая чесаться.

Донесся рев «девятки» – даже с глушителем машина издавала характерный дребезжащий звук. Все обернулись. Похожий на зубило автомобиль темно-серого цвета (так на заводе ВАЗ представляли себе мокрый асфальт) по-жигански, с визгом тормозов припарковался у бордюра, после чего с пассажирского сиденья выбрался недовольный и смущенный Шаман. Он кивнул водителю, угадывающемуся за дымчатыми стеклами, и зашагал к друзьям. Всё это время из недр «девятки» оглушительно ревела песня Мистера Малого «Буду погибать молодым», необъяснимо популярная этой осенью среди бандитов и тех, кто себя таковыми считал. (Это были абсолютно разные, зачастую противоположные общности людей.)

– Репино! Ольгино! Стаф разводи, фирма не бомби! – орал из динамиков ломкий молодой голос. – Узи маузер! Буду погибать молодым! Буду погибать молодым!

«Девятка» рванула с места, развернулась через две сплошные и унеслась по направлению к Центральному рынку.

– Ненавижу эту песню, – выдохнул Новенький.

– Это потому, что ты лох, – объяснил Крюгер, прекратил чесаться и помахал Шаману окровавленной ладонью. – Че-как, братуха?

Шаман неопределенно пожал плечами, не встречаясь ни с кем взглядом. Без улыбки и с опущенными плечами он выглядел странно и почти неузнаваемо – как изображение на фотопленке до момента, когда ее опускают в проявитель.

– Привет. Идти куда?

Крюгер начал путано объяснять логистику путешествия, но Саша, кажется, не слушал – он невпопад кивал и отвлекался на приветствия проходящим мимо одноклассникам.

– …короче, понял, там минут сорок всего плыть, а потом Васильевна поведет нас на какое-то, по ходу, древнее кладбище. Не по курсам, что мы там будем делать, но потом, понял, будет свободное время, которое нам не понадобится, потому что Танаис – это срака мира, там даже сникерс негде купить…

Шаман кивнул кому-то за спиной разглагольствующего Крюгера, улыбнулся (не как обычно, а со сжатыми губами) и пошел в сторону плакучей ивы, под которой сидела на траве стайка одноклассниц. Витя обиженно осекся на полуслове. Пух прищурился, всмотрелся и неожиданно для себя покрылся ледяными мурашками – Шаману из-под ивы махала Аллочка. Более того: блондинка вскочила на ноги, подлетела к Шаману и, не обращая внимания на выпученные глаза одноклассников, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку!

– Откуда они вообще друг друга… – начал Пух.

– Да вот не насрать тебе, – рявкнул обиженный безразличием своего недавнего спасителя Крюгер. – Всё равно она, понял, овца тупорылая.

Пух кинулся на друга с кулаками, поскользнулся на влажной от росы траве, споткнулся и грохнулся прямо на осколки бутылки, – всё это заняло меньше секунды.

– Аркаша, ты чего?! Вставай! – закричал Новенький.