Последний день лета

Мягкий знак в «бандитизьме» был гвоздем, царапавшим Шаману-младшему мозг.

– Юрочка, ну что ты такое говоришь, ну!.. – закудахтала мама, старавшаяся при этом не отрывать взгляда от скалки, которой она раскатывала тесто для пельменей. – Ну что за слова такие, ну!..

– А ты мне не нукай! Ты меня не учи! – отец стукнул кулаком по столу. Получилось неубедительно: кулачок у него был, по правде говоря, небольшой и сухонький. Стол даже не вздрогнул, а вот руку Юрий Вадимович очевидно зашиб, хотя виду постарался не подать.

– Ма, попить есть? – спросил Шаман.

Мама подкинулась было за кружкой и баллоном с колодезной водой, но папа и не думал прерывать показательное выступление.

– Не сметь! – закричал он и неловко, криво толкнул маму, выбив алюминиевую кружку из ее руки. – Нет детей у меня! Ни глотка воды, ни корки хлеба не дам! Не позволю! Я член КПСС! У меня грамота за трудовые заслуги! Я бандитов не воспитывал! Пошел вон отсюда!

Юрий Шаманов выпятил грудь и грозно шагнул навстречу стоявшему в дверях кухни сыну.

Мама с оханьями и всхлипываниями засеменила за укатившейся кружкой.

Между Сашиными ушами что-то словно с треском лопнуло.

– Бать, – едва слышно сказал он. – Заканчивай.

– А ты мне не указывай! – снова зашелся воплями отец. – На отца будет еще хвост поднимать! Подонок!

Глава семьи обеими руками толкнул младшего сына в грудь.

Саша не сдвинулся с места, не сжал кулаки, не сказал ни слова.

Отец отдернул руки и отскочил.

Полное понимание возникло между ними мгновенно – на глубоком, доцивилизационном уровне.

Юрий Вадимович вдруг понял, что толкнул – не нескладного долговязого подростка, еще вчера ссавшегося в пеленки, а взрослого человека с тяжким взглядом костолома.

Александр Юрьевич вдруг понял две вещи. Первая: детей у его отца действительно больше не было. Вторая вещь прозвучала так:

– Еще раз тронешь мать – покалечу.

Если бы это было угрозой, отец снова завел бы свою шарманку про «я коммунист старой закалки, я не воспитывал бандитов и уголовников» (из-за которой братья, собственно говоря, друг за другом и сбежали из дома – хотя бандитом был только один из них, а уголовником не был никто). Но это было не угрозой, а декларацией намерений, и такой четкой программой на ближайшее будущее, какой папа не слышал за десятилетия заседаний в районном партхозактиве.

Старший Шаманов закрыл рот и широко открыл глаза.

Младший Шаманов обогнул его по широкой дуге, подошел к матери и обнял ее за плечи.

– Мам, я нормально, – шепнул он ей на ухо. – Как с Лехой порешается, я через дядю Армена передам. Приедешь в город к нам.

Мама затряслась в его руках.

– Сашенька, – всхлипывала она. – Ну почему так, ну… Что ж я не так сделала…

Отец утопал вглубь дома, демонстративно и злобно пыхтя.

– Мам, слушай…

– Что, Сашенька? – подняла она заплаканные глаза. – Водички? Ты на него не обращай внимания, ну, он же сам знаешь какой… Шлея под хвост как попадет, ну, вот он и… Ты отдохни, пельмешки скоро будут, ты ж голодный…

– Мам, – Шаману надо было срочно закончить свою мысль, потому что заново начать ее он бы не смог. – Мам. Я всё равно узна́ю.

– А?.. Что?.. – мама непонимающе заморгала. – Сынуль, что узнать?..

– Если он тебя еще раз тронет, я узна́ю.

Шаман отстранился и, всё еще держа маму за плечи, сверху вниз посмотрел ей в глаза. Это было не так просто – встречаться с сыном взглядом она не хотела и косила куда-то в сторону.

– Ну ты что, отца не знаешь, ну! Он и не тронет никогда, это он так, ну, перепсиховал. Он же смирный, ну…

– Мам.

– Сашенька, ты с ним поговори, ну, когда он отойдет. Ты объясни, он же понимает всё, не чужие ведь люди. Он просто, ну, такой…

– Мам.

– Да я и не поняла-то, что он сделал, ну… Он ведь старенький уже, ты не забывай тоже… Он здоровье подорвал на своей партработе, нервы ни к черту, сам ведь знаешь…

– Мам! – взревел Шаман, разворачивая женщину к себе лицом. – Мне Армен скажет или тетя Диана. Ты же в курсе, что они по-любому скажут.

Это было правдой: соседи отца ненавидели с одинаковой силой, но за разное. Тетя Диана горела тихой, ровной, как пламя электрического камина, ненавистью к старшему Шаманову из-за одного конкретного эпизода, случившегося много лет назад, – тогда сосед пнул их собаку, забредшую к нему во двор; у тихого, совсем не гавкучего двортерьера оказались сломаны рёбра, и через несколько дней он умер, с мольбой глядя Диане в глаза. У дяди Армена повод был другой: Юрий Вадимович гноил его по партийной линии, так и не дав сделать карьеру в райкоме; Армен был фаталистом и, в общем, понимал, что обижаться тут не на что – вероятнее всего, на месте Шаманова он вел бы себя точно так же. Но поделать Армен с собой ничего не мог: ненависть к соседу тлела внутри, периодически вспыхивая протуберанцами пьяной ярости.

Мама выдохнула и отстранилась.

– Сашенька, – она понизила голос, – ты скажи Алёше, что мы его любим. Пусть он, ну, на папу не обижается.

Шаман вдруг понял, что дома ему делать больше нечего – и что приперся он сюда совершенно напрасно.

– Скажу, мам, – буркнул он и вышел из кухни.