Последний день Славена. Том 1

И Буривой, подтверждая впечатление, потёр больную ногу…

– Значит, в дорогу… – довольно сказал Гостомысл…

* * *

Княжич Гостомысл ненадолго сходил в свою светлицу, чтобы отдать распоряжения жене со сборами, и вернулся к отцу, желая обсудить всё, о чём стоит говорить с Годославом. Но, пока сын ходил, сам Буривой проявил деятельность, и отправил две полусотни дружинников в разные стороны, проверить безопасность вокруг крепости. А ещё десятку воев велел снарядиться в дальнюю дорогу, чтобы ехать впереди Гостомысла, разведывать безопасный путь и оповещать стоящие на дороге гарнизоны о проезде княжича.

Небольшой караван из полутора десятков человек при двух санях, в которые запрягли лосей, отправился из крепости ещё затемно. В первых санях сидела Прилюда, новая жена Гостомысла, во вторых санях князь Войномир, с которого звериные одёжки сняли, но дали в дорогу тёплую сухую одежду. Попеременно пары дружинников должны с наставленными копьями ехать позади саней.

Буривой, водрузив на голову свою знаменитую ошкуйную шапку, отбросив палку, на которую, опираясь, иногда ходил, сам вышел проводить караван.

– Я буду ждать… – тихо сказал он на прощание сыну. – Постарайся вернуться быстрее… Ждать всегда труднее, чем самому всё делать… И… На Ладоге осторожнее будь. Там хоть вода спокойнее, но тоже не всё промёрзло… И по сторонам там смотри… Место открытое, тебя видно…

Ладожское море маленькому отряду предстояло пересечь полностью, чтобы потом двигаться уже вдоль Волхова. Там, на противоположном берегу Ладоги, легче всего устроить засаду на выходящий с открытого места отряд. Потому Буривой и выслал разведчиков вперёд, чтобы они встретили Гостомысла на самом опасном месте.

Гостомысл кивнул – трудность и опасность пути он и сам хорошо знал, и тронул повод, занимая передовое место. Отец долго стоять у ворот не стал, и, хромая уже сильнее обычного – трудно ему было передвигаться без палки, двинулся к себе в покои…

Глава четвёртая

Князь-воевода и князь бодричей уединились для более короткой беседы. Наедине с князем Дражко чувствовал себя увереннее и спокойнее, чем среди бояр. По крайней мере, здесь не надо было думать, что следует сказать, а что говорить не следует, и старательно улавливать чужие мысли, что было делом дипломатов, но не воинов.

– Давно ль разлюбезный наш аббат Феофан всей своей свиной тушей при приёмах присутствует? – поинтересовался князь-воевода.

Четыре месяца назад такого в порядке торжественных приёмов не было. Как не было и множества крестов на объёмных боярских животах.

– С тех пор, как почти всех бояр с жёнами и боярских детей вместе с ними окрестил. Сами же бояре за него и ходатайствовали. Я не воспротивился. Пусть, посчитал, сидит. Всё одно, нашего языка не разумеет, и учить не думает. Мы для него дикие варвары, которые, правда, несколько грамотнее его, но – тем не менее, варвары…

– А окрестил-то давно ль? – в голосе Дражко проскользнуло раздражение и даже оттенок какой-то угрозы в адрес то ли бояр, то ли аббата Феофана.

Годослав горько усмехнулся.

– Месяц тому как начал. И еще продолжает. Шибко грозился и тебя по возвращению на путь истинный крестом наставить. Даже слухи распускал, что тебя Каролинг сильно к этому принуждает… – и в словах, и в изучающем взгляде Годослава явственно стоял вопрос.

– Я, пожалуй, сам этого Феофана наставлю… – Дражко с интересом посмотрел на свой не слишком лёгкий кулак, и усы его воинственно задрались к самым бровям. – И язык он у меня выучит… Или свой высунет… Не мне же, в конце-то концов, его латынь учить… Вроде, не по чину…

Годослав, вздохнув с облегчением, уселся в низком кресле, развалясь, и поглаживал за ухом Гайяну, любимую свою большущую и длинноногую пятнистую кошку, устроившуюся носом у него в коленях. Княжеские пардусы жили в одной из двух обширных комнат его одноэтажного охотничьего домика, пристроенного со двора к Дворцу Сокола. Это были его личные любимые покои, где, если Годослав приказывал, никто беспокоить князя не смел, даже жена, которая пардусов просто побаивалась, и стремления пообщаться с ними не проявляла никогда.