Последний день Славена. Том 1

В начале войны сирнане словен с добром и с силами поддерживали. И продуктовые обозы слали, и воями в схватках помогали, и разведчиками слыли лучшими, чем в любом войске сыщешь – оно и понятно, зверовики[9] – где ползком, где и бегом, и незаметно для постороннего глаза ходят. Но потом, когда варяги-русы, собрав силы с разных концов, на Кумени-реке наголову разбили войско Буривоя, переметнулись на противоположную сторону, и теперь помогают варягам со всем своим природным усердием. Понять сирнан можно, и обвинять в неверности трудно – какая уж тут верность или неверность… Кому? Они платят дань тому, кто в этой войне победит, а кто победит – это для них не так и важно, потому как платить всё одно приходится. А берут что одни, что другие – всё больше и больше. Долго Буривой побеждал, они ему платили и ему служили. Отвернулись от словенского князя спехи[10], отвернулись и сирнане, всегда к движению спехов чуткие, и свою выгоду соблюдающие. Молодой варяжский князь Войномир, возносящий дары Родомыслу[11], показался им более способным к тому, чтобы править страной завтра, чем часто непонятный и необузданный Буривой. Правда, власти у молодого князя перед другими варяжскими князьями было не слишком много, но он с каждым днём забирал её всё больше и больше, потому что его дружина считалась среди варягов лучшей. Поговаривали, что и в самой Русе он имеет уже немалое влияние, и собирается в будущем и Русу к рукам прибрать, чтобы объединить всех варягов-русов под одним щитом. Естественно, своим…

* * *

Посыльный от крепостных ворот ногами перебирать перестал, и застыл, ожидая, когда Буривой примет какое-то решение.

– Беги, передай… Непременно пленника захватите… – распорядился Буривой. – Лучше двух или трёх, и чтоб они промеж себя сговориться не успели, проследите… И ко мне их сразу… Здесь и оттают…

Он шагнул за порог, и посыльный, собравшийся уже перебежать площадь, чтобы вернуться к воротам, заметил, что князь опять сильно хромает. Минувшей сухой и тёплой осенью, как раз в самую пору разноцветного листопада, в бою за маленькую крепостицу-острог, принадлежавшую сирнанам-охотникам из влиятельного княжеского рода Турусканы, сразу три варяжских стрелы попали Буривою в бедро, одна рядом с другой, словно кто-то специально так стрелял. Большую бедренную кровяную жилу калёные наконечники не задели, иначе князь не выжил бы, но серьёзно раздробили кость. Нога срослась, хотя и не так быстро, как Буривою хотелось, но порой рана, когда Мара[12] снова поворачивала к князю своё чёрное лицо, начинала гноиться и болеть. Тогда Буривой, измученный невзмогой, бывал особенно зол и неистов. Сердился на себя, а доставалось многим – и людям и зверям. За памятью ходить не далеко… Вот только полторы недели назад, когда, на пиру в честь новой свадьбы старшего сына Буривоя, двадцатисемилетнего княжича Гостомысла, первая жена которого умерла год тому как, привели для любимой забавы князя недавно поднятого с берлоги и пойманного в цепяную сеть живого ведающего мёд[13], князь, в этот день страдающий от раны и оттого смотрящий недобро, вышел, как обычно, к дикому зверю сам. Без оружия, как выходил всегда, но сильно при этом прихрамывая. И хромоту заметили все. Служки отпустили цепи, и бросились врассыпную такой опрометью, что только пятки засверкали. А зверь взревел от недавних оскорблений силы так, что у гостей волосы под шапками зашевелились, встал на задние лапы, и, ни мгновения не сомневаясь, стремительно пошёл прямо на князя, стоящего перед ним, выставив вперёд здоровую левую ногу, и слегка присев на раненую правую. Буривой ждал удобного момента, рассчитывал расстояние, и только в самый последний миг сам шагнул вперёд. И одним ударом тяжёлого кулака в грудь он убил матёрого зверя. Гости свадебного пира и ахнуть не успели, как из горла ведмедя потоком хлынула кровь, и сам лохматый увалень свалился к князю под ноги. Но, по правде, никто этому не удивился. Не впервой словенам наблюдать примерную картину. От такого удара, как знали те, кто тушу потом разделывал, у ведмедя лопается сердце. И только одна Прилюда, молодая жена молодого княжича, испугалась, всплеснула руками так, что зерно с её головы посыпалось[14], и громким шёпотом спросила Гостомысла:

– А ежели человека так?

– И человека… Так же… – ответил княжич твёрдо, потому что не однажды видел, как тяжёлая рука отца, оружная или даже нет, обрушивается на врага. И не видел ни разу воя, даже самого крепкого, который бы после полновесного удара князя остался в живых. Нечеловеческая сила Буривоя равнялась его необузданной ярости, и не имела измерения человеческим умом. Хотя сам отец всегда мудро говорил, что надо бить не только сильно. Таких, кто сильно бить может, – множество. Необходимо точно знать, куда бить следует. Он и сыновей этому учил. Чтобы хорошо знали, куда бить, и как бить… И человека, и зверя, и дружину врага…