Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза

Выступление «засадного полка» из числа участников пленума, ведомого Лигачевым и Рыжковым, не понадобилось. Вопрос о «бескровном» избрании нового генсека предрешил стратегический пакт, заключенный в канун заседания Политбюро Горбачевым с А. А. Громыко, последним после смерти Андропова и Устинова членом могущественной тройки, управлявшей Брежневым, а через него всей страной. Сразу после начала заседания Андрей Андрееевич взял слово на правах политического патриарха и, не дав себя никому опередить, предложил на должность генсека Горбачева.

Гвоздь в окончательное решение вопроса по шляпку забило выступление председателя КГБ Чебрикова, заявившего, что «чекисты поручили ему назвать кандидатуру Горбачева». «А, как вы понимаете, — напомнил членам Политбюро Чебриков, — голос чекистов — это и голос народа». В результате принятие судьбоносного решения свелось к состязанию участников заседания в выражении лояльности новому «хозяину».

Однако за привычным энтузиазмом, с которым Пленум (стоя) приветствовал нового лидера, скрывалось тогда еще трудно различимое сочетание разных и даже противоположных мотивов и ожиданий. Притом что почти все считали: дольше перемены откладывать нельзя, у людей, аплодировавших в этот день Горбачеву, были весьма разные представления о том, как они должны выглядеть.

Одно, по крайней мере, казалось очевидным: под новым генсеком, в отличие от его предшественников, придется жить (и служить) долго, хотя бы из-за его неприличного по кремлевским стандартам молодого возраста — ему едва исполнилось 54 года. (Правда, тогда еще никто, включая самого Горбачева, не мог себе представить, что отведенный ему срок окажется таким коротким.)

Должность генсека превращала Горбачева, возможно, в самого могущественного политического руководителя на международной арене. В отличие от его западных партнеров, он не должен был опасаться ни политической оппозиции, любые проявления которой в зародыше подавляли созданные для этого «органы», ни нападок или расследований со стороны независимой прессы, ни заботиться о перспективах собственного переизбрания, поскольку полученный им пост был пожизненным. Ему не грозили ни процесс импичмента в духе Уотергейтского, ни сюрпризы новых выборов.

На международной арене Советский Союз, надежно прикрытый своей военной мощью, и в особенности ядерным щитом, комфортно расположился в одном из двух кресел властителей мира — статусе, который он делил только с американским лидером западного мира.

Советское господство над Восточной Европой и разделение Германии казались увековеченными. Принятый в 1975 году Заключительный акт Хельсинкского совещания, в то время считавшийся выдающимся достижением советской дипломатии, стал подписанным Западом нотариальным свидетельством закрепления раздела Европы, одобренным в 1945 году в Ялте.

Западная Европа на всякий случай была взята на прицел советскими ядерными евроракетами СС–20, а Берлинская стена превратилась практически в привычную часть европейского ландшафта, почти столь же незыблемую, как кельтский Стоунхендж эпох неолита или остов Колизея.

Характеризуя стратегическое влияние СССР в эти годы, канцлер Российской империи XVIII века Александр Безбородко, мог бы, будь он жив, прошептать в уши советским руководителям ту же лестную фразу, которой он ублажал слух Екатерины Великой: «Ваше Величество, будьте уверены, ни одна пушка в Европе не может выстрелить без Вашего согласия». Он мог бы при этом заменить слово «Европа» на «весь мир».

Однако, заняв место на «Высоте», новый руководитель партии и страны Горбачев, как, кстати, и многие из его коллег, жившие и работавшие в «глубинке», отдавал себе отчет в том, что за впечатляющим фасадом мировой сверхдержавы скрывался пейзаж кризиса и упадка, ставший результатом 60-летних усилий по реализации утопического большевистского проекта.

К началу 80-х страна, претендовавшая на то, чтобы возглавить прогресс человечества, все больше отставала от современности. Неуклонно расширявшийся разрыв между универсальным историческим временем и внутренним «советским летоисчислением», в котором была обречена жить огромная страна, не мог существовать бесконечно.

Оптимистический прогноз Н. С. Хрущева, сформулированный в его докладе на XXI Съезде партии: «к 1967 году, а может быть даже еще раньше, Советский Союз выйдет на первое место в мире как по цифрам абсолютного производства, так и по показателям на душу населения, что ознаменует историческую победу социализма в мирном соревновании с капитализмом», — к 70-м годам был благополучно забыт. Патриарх американской советологии Джордж Кеннан писал: «Большевики всерьез верили в то, что они открыли антизападный вариант модернизации, но эта иллюзия выдохлась после того, как в 70-е годы страна вошла в период длительной стагнации».