А вот взгляд тоже из Парижа, но человека совершенно беспристрастного и наблюдавшего за нашей страной отстраненно и в то же время завороженного ее драматической судьбой, — французской писательницы Франсуазы Саган: «Появившись из недр советской системы, необычный новый лидер вызвал в мире не только изумление, энтузиазм, но и величайшее недоверие. Помнят ли теперь, что с 84-го по 89-й год ни о ком не говорили и не спорили так много во всем мире, как о Горбачеве? Самый любимый одними герой, самый страшный для других, самый почитаемый, самый ненавистный? Помнят ли сейчас все те споры, которые разгорались в ту пору по его поводу? А как осторожные люди говорили: „Очередная уловка русских! Вы еще увидите вашего Горбачева с танками у Триумфальной арки“. Вы думаете, что после 75 лет своего существования коммунизм рухнет со дня на день? Наивные!»
Не были наивными и ждали от нового руководителя доказательств того, что речь в Москве идет не просто о смене портрета на здании Центрального телеграфа, а об изменении политического курса и выброшенные советской властью из Союза «отщепенцы». «Что представляет собой политика Горбачева — исторический поворот, о котором мы мечтали, знаменующий собой конец угнетения и нищеты в Советском Союзе? Или мы стали свидетелями лишь короткой „оттепели“, тактического отхода перед новым наступлением, как выразился Ленин в 1921 году?» Письмо «Гласность или ловкость рук?», подписанное изгнанными из СССР деятелями культуры Василием Аксеновым, Владимиром Буковским, Юрием Любимовым, Владимиром Максимовым, Эрнстом Неизвестным, Юрием Орловым и другими, было опубликовано одновременно в
Будучи вознесенным на вершину пирамиды советской власти, Горбачев, как нетерпеливый преемник, начал с инвентаризации имущества. Итоги были обескураживающими. Наследство, полученное новым генеральным секретарем, представляло собой подлинный склад, начиненный взрывчаткой и другими легко воспламеняющимися материалами, накопленными за прошедшие десятилетия, которые грозили взрывом всему зданию Советского государства.
Помимо пустой казны и квитанций неуплаченных долгов он обнаружил миллионы скелетов в запечатанных шкафах режима. (Количество жертв большевистской диктатуры не поддается точному подсчету. Цифры, приводимые разными историками, не совпадают, и по мере их уточнения они растут, практически как число жертв Советского Союза за годы Великой Отечественной войны, но дают тем не менее представление о масштабах пережитого страной социального геноцида).
По подсчетам специалиста по этой проблеме В. Н. Земскова, строго следующего документам, жертвами политического террора и репрессий стали более 800 тысяч человек, приговоренных к высшей мере наказания по политическим мотивам, порядка 600 тысяч политических заключенных, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн человек, скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда. Жертвами голодомора 1932–1933 годов стали около 3 млн человек, из них примерно половина — на Украине.
А вот последние и наиболее точные данные о жертвах сталинизма, приведенные авторитетным исследователем этого этапа советской истории Олегом Хлевнюком: расстреляно по приговорам сталинских «судов» 1 млн человек (число расстреляных без судов, разумеется, неизвестно), через тюрьмы, лагеря и колонии прошли 17 млн человек. Жертвами депортации стали 6 млн. Количество арестованных и заключенных, не дождавшихся суда, — 2 млн человек. Плюс к этому различного рода наказаниям по политическим мотивам без лишения свободы подверглись 23 млн. Если суммировать эти головокружительные цифры, получится, что в общей сложности цена сталинской модели строительства социализма «в одной, отдельно взятой стране» составит 44 млн человек.
Обезвреживание этой бомбы замедленного действия представляло собой одновременно и срочную задачу, и операцию повышенного риска, поскольку от нового генерального секретаря требовалось провести ее «разминирование» с исключительной осторожностью, чтобы накопившаяся взрывчатка ненароком не взорвалась у него в руках.
По первым выступлениям Горбачева на пленумах 1985 года — мартовском и апрельском, — как и во время начавшегося «хождения в народ» — на встречах с трудящимися на заводе Лихачева, потом в Ленинграде, — трудно было составить ясное представление о намерениях нового руководителя.