Последний день жизни. Повесть о Эжене Варлене

Эжен молчал, глядя поверх крыш прощальным взглядом на багровые, словно окровавленные полосы дыма, на синие просветы меж ними. Да, прощай, жизнь, прощайте, мои дорогие, и живые, и мертвые! И все же ни о чем не надо жалеть! Помнишь, вчера, сидя вечером на обрыве Монмартра, ты говорил себе: «Никакая борьба с насилием, даже если она кончается поражением, не может остаться бесполезной…» Жаль только, что такие уроки даются человечеству слишком дорогой ценой…

Звериный рев сотен глоток как бы вернул его с неба на землю. С некоторым даже удивлением он оглядел собравшуюся вокруг него бесноватую толпу.

Он как будто и не чувствовал, как связывают ему наломленные назад руки, он как бы посторонним зрителем присутствовал при чьей-то казни в одном из парижских театров. И боли, физической боли не испытывал. Появилось ощущение огромной высоты, словно он откуда-то сверху смотрел и на самого себя, и на своих палачей.

Слов он но различал, видел лишь красные, распаленные ненавистью лица, искривленные криком рты и пену в углах губ, видел, как сверкали в прорвавшемся сквозь дым солнечном луче наполненные вином бокалы, звеневшие в честь — нет, не в честь! — а в ознаменование его гибели! Вспомнил, как в позапрошлом году, когда в Зоопарк впервые привезли купленного у Гагенбека льва, они вместе с Малышом ходили смотреть на могучего плененного зверя. Лев метался в клетке, а надежно защищенная решеткой толпа любовалась красавцем и владыкой Африки. Какой лютой ненавистью и какой жаждой свободы горели янтарно-огненные глаза зверя, с какой яростью разглядывал он людей перед решеткой. Эжен и Малыш стояли в стороне, отнюдь не любуясь муками плененного красавца зверя, а, наоборот, сострадая и сочувствуя ему! Они молча переглянулись и быстро пошли прочь.

Почему вспомнилась эта полузабытая сцена? Не потому ли, что теперь он сам, Эжен, оказался подобен плененному и бессильному в своем гневе зверю, что и у него не оставалось даже мизерного средства отмщения пленившим его негодяям? Правда, у него оставалась гордость, бесстрашие и презрение — последние скорбные паруса, которые донесут его до недалекой гавани…

На несколько секунд внимание Эжена привлекло белое пятно в толпе окружающих его злобных багровых лиц. Бушье?.. Да неужели это лицо Бушье, минуту назад выдавшего его, отдавшего на самосуд? Эжену казалось, что там стоял совершенно иной человек! Что-то изменилось в рисунке, в выражении лица, мииуту назад исполненного жажды кары. Что? Их взгляды столкнулись всего на мгновение, но и мгновения оказалось достаточно, чтобы Эжен почувствовал себя победителем, он, а не служитель господа бога Бушье, благостный и праведный, он, Эжен Варлен, которого через несколько минут растерзают и вобьют каблуками в землю…

Но нет, не скорой смертью было суждено умереть коммунару Варлену, мечтавшему о справедливом переустройстве мира! Кто-то сильным ударом трости сбил с его головы шляпу, и на лбу появился первый кровавый рубец. Следом кто-то швырнул в него пустой бутылкой. Она ударила с такой силой, что, если бы окружавшие пленника солдаты но поддержали Эжена, он упал бы. Бутылка попала прямо в лицо, выбила глаз.

На какие-то доли секунды это удовлетворило жестокость толпы, но выбитый глаз был виден не всем, стоящие вдалеке продолжали кричать:

— Смерть! Смерть!

Краснощекий лейтенант, видимо, еще не полностью овладевший искусством убивать подобных себе, испугавшись, что не сможет остановить ярость толпы, растерянно оглядывался. Он, конечно, знал, какая крупная дичь попала ему в лапы, какая его ждет награда. Или, может быть, боялся ответственности, если не остановит самосуда? К счастью, неподалеку показался еще взвод солдат, и лейтенант взмахом руки подозвал их. Эжена окружили плотной стеной.

И последний раз вскинув взгляд, уже смутно видя, почти не различая лиц, Эжен вэдрогнул и едва слышно спросил:

— Малыш? Ты?..

Да, в десятке шагов от него, в месиве багровых человеческих физиономии мелькнул разинутый в неслышном крике рот брата, побелевшие от ужаса глаза и губы. Что кричал Луи, разобрать было невозможно, ни одного слова. Эжен как будто различал мелькавший над головами людей костыль. Луи колотил по головам, по плечам, по всему, что попадалось под удар. И его тоже били и тащили куда-то появившиеся на шум жандармы! Гаснущим сознанием Эжен понимал, что Малыш пытается заступиться за него, сам лезет на верную гибель.

Последним усилием воли Эжен снова вскинул голову, и то ли ему почудилось, то ли он действительно услышал голос Луи:

— Бра-а-ат!

В эту минуту кто-то снова швырнул через плечи солдат чем-то жестким Эжену в лицо, и он потерял сознание.

А когда пришел в себя и глянул туда, где только что белело лицо Луи, там лишь колыхались ненавистные треуголки жандармов…

Толпа, окружавшая Эжена и его конвоиров, полностью запрудила улицу Лафайет, стоявшие вдалеке, чтобы лучше видеть, карабкались на карнизы домов и подоконники, влезали на стулья и столики кафе. Казалось, нет сил остановить толпу, остановить расправу над пленным.