Последний день жизни. Повесть о Эжене Варлене

Варлену пришлось сделать всего два шага, чтобы добраться до креслица с продавленным соломенным сиденьем. Он сел, снял шляпу, откинул душивший его шарф. Что ж, знакомое жилище не слишком-то преуспевающего переплетчика, он бывал в десятках таких. Самодельный станок для домашней работы у одного из окон, пустые банки из-под клея, мотки шпагата, обрезки коленкора и кожи…

Вот так же выглядела и его мансарда на улице Фонтэн-о-Руа, когда он, около семнадцати лет назад, изгнанный из мастерской дядюшки Дюрю, впервые обзавелся собственным жильем… Как давно, сколько веков минуло с тех пор?!

— Ну вот, дружище Эжен, мы и дома! — словно откуда-то издалека донесся до него голос Делакура. — Большая Мари! Да что ты уставилась на меня, словно на привидение? Неужели не понимаешь, что нас после трудов праведных полагается хоть чем-нибудь накормить? И даже, может, выпросить у консьержки, мадам Клюжи, бутылочку дешевого вина! Она же промышляет перепродажей. Да очнись ты, Мари!

Вглядевшись в едва разреженный пламенем свечи полумрак, Варлен разглядел худое и измученное, еще недавно очень привлекательное знакомое лицо. Нет, если бы встретил на улице, он не узнал бы Мари, так исхудала и постарела. А когда-то такая была красоточка, сколько поклонников увивалось возле!.. Последние два года Мари работала поварихой в организованных Варленом кооперативных столовых, где рабочий, член «Мармит», мог за несколько сантимов пообедать…

Мари стояла у синей вылинявшей занавески, прикрывавшей вход в соседнюю каморку, бессильно опустив руки, и действительно смотрела на мужа и Варлена словно на привидения, явившиеся с того света. Из-за ее спины с обеих сторон высовывались и тут же скрывались две худенькие, испуганные мордашки… Ага, дочки Делакура! Ты, Эжен, изредка видел их, а у старшей даже был крестным отцом.

Мари пришла в себя, бросилась к мужу, усевшемуся напротив Варлена, и, упав на колени, обнимала его. Плечи судорожно дергались, и с трудом можно было разобрать, что она лепечет сквозь слезы.

— Альфонс! Альфонс! Дорогой мой! Ты живой?! Мадам Клюжи видела, как тебя расстреливали на обрыве, как ты упал вниз! Я пыталась побежать туда, но девочки уцепились, не могла оторвать. А брать туда… О, Альфонс! Неужели вернулся? — Она подняла от колен мужа блестевшее слезами лицо и оглянулась на занавеску. — Маленькая Мари, Анни! Смотрите, наш папа вернулся!

Но Делакур требовательно положил на плечо жены жилистую руку.

— Не шуми, Большая Мари! Значит, старая ведьма Клюжи все видела?

— Да, да! И даже, мне показалось, радовалась твоей гибели. Ты ведь, Альфонс, часто был груб с ней. Ну, разве нет?

— А тебе хотелось бы, чтоб я пресмыкался перед сплетницей и бывшей шлюхой? Не дождется, Большая Мари, не на того напала!.. Значит, говоришь, видела? Ну и хорошо, Мари! Пусть я останусь для нее расстрелянным коммунаром. Не говори ни ей, никому другому, что вернулся, вылез из могилы. Поняла? Пусть я, Альфонс Делакур, останусь для всех мертвым!

Мари снизу вверх смотрела в лицо мужа с суеверным страхом.

— Но, Альфонс, ты же…

— Молчи! — перебил Делакур. — Если стерва Клюжи узнает, что я остался жив и был здесь, обязательно донесет! Ведь за донос на нашего брата неплохо платят! И уж тогда меня наверняка убьют. Уразумела?

Мари ответила вздрагивающими губами:

— Да, Альфонс, да! Все поняла!

— Значит, ясно: никто обо мне и Эжене не должен услышать от тебя ни одного слова. Договорились? И синичкам строго-настрого накажи, — он кивнул на шевелящуюся занавеску, — пусть помалкивают во дворе. А теперь согрей нам кусок собачатины или конины, что там осталось. И достань бутылку вина, — мне и Эжену к утру необходимо подкрепить гаснущие силы! О, нас добить не очень-то легко!

— Но, Альфонс… — Мари виновато и беспомощно развела руками.

Нахмурившись, Делакур принялся обшаривать карманы, отыскивая в них последние сантнмы и су. Варлен усмехнулся:

— Собираешь остатки своего последнего гвардейского жалованья? Да что у тебя могло остаться от тех жалких тридцати су, которые вам ежедневно выплачивал Журд? На весь месячный оклад рядового национального гвардейца сейчас, наверное, не купишь и дохлой крысы. Мари, вот кошелек. Возьмите, сколько нужно.

Мари с робким вопросом глянула на мужа. Тот, досадливо пожав плечами, швырнул на стол горсть тоскливо зазвеневших монеток.

— Считай, залезаем к тебе в долги, старина Эжен!

Варлен ответил с обидой:

— А ведь ты совсем недавно называл меня другом, Альфонс!

Пока мужчины обменивались замечаниями, Мари взяла из кошелька Варлена три десятифранковые бумажки и вернула ему кошелек. Но он достал еще несколько кредиток и протянул ей:

— Возьмите, Мари: все сейчас непомерно дорого. Однажды слышал жалобу какой-то старушки: крохотный кочанчик цветной капусты — полтора франка. Возьмите!

— Благодарю вас, мосье Эжен!

Она сказала «мосье», и это резануло слух Варлена, — да, дорогое слово «гражданин», видно, опять надолго окажется под запретом.

— Мари, разве я для вас «мосье»? — спросил он с грустной улыбкой.