Последний день жизни. Повесть о Эжене Варлене

Улица шумела сильнее, все больше наполнялась нарядными, ликующими людьми. За генеральской каретой, нетерпеливо ожидавшей возможности миновать полуразобранную баррикаду, выстроилась длинная вереница экипажей, фиакров, ландо, — хвост ее скрывался за поворотом улицы. Как же их много, трусов, побросавших все и сбежавших, спасая шкуру… Вон с какой поспешностью карабкаются они на сиденья карет, стараясь по заревам и дымам определить, не их ли гнездо превращается в эти минуты в обугленные головешки, не над их ли дорогим пепелищем вихрятся огненные смерчи?

Э, нет! Клэр Деньер не позволила трусливой волне паники подхватить себя, она не оставила на произвол судьбы, огня или разграбления свой очаг — ведь то все, что у нее есть, единственный фундамент благополучия и независимости! О, кое-чему она все же успела научиться у покойного миогоопытного мужа, он привил ей уважение к могучей власти денег и обучил наживать их. И мир праху его!

А кроме того, Клэр никогда не была убежденным врагом коммунаров, как не была врагом и тех, кто в ужасе сломя голову бежал от Коммуны в Версаль или еще дальше, на южное побережье, в не опаленные войной благословенные и благоденствующие места. «Бог с ними, — думала она тогда, — пусть дерутся, пусть разбираются между собой сами! Мое дело — добротно и изящно руками моих мастеров одеть в телячью кожу, бархат или сафьян печатные листы, превратить их в изящные томики с золотым обрезом, получить за работу плату — и по возможности, конечно, побольше! А остальное меня не касается!» Она не желала и не желает принимать участие в охватившем мир повальном безумии! Слава богу, работы на ее век хватит, книги будут печататься и переплетаться при любом режиме!

Грозные окрики и бряцание оружия на улице снова привлекли се внимание.

Среднюю часть баррикады разобрали, но в образовавшийся пролом кареты проехать все же не могли: навстречу им жандармы и потные, озлобленные солдаты, подталкивая отстающих штыками, гнали колонну пленных. Пронырливая Софи, вернувшись вчера вечером, рассказала Клэр, что в Люксембургском дворце день и ночь заседают версальские трибуналы. Приговоренных к смерти расстреливают там же, в парке, у подножия прекрасных мраморных статуй, а осужденных к тюрьме и каторге отправляют в Сатори, под Версалем. Вот и этих, вероятно, гонят туда же.

Сидевший в передней карете генерал, распахнув дверцу, что-то гневно кричал, размахивал блестящей золотом треуголкой, но жандармы старались не смотреть в его сторону и с тупой настойчивостью делали свое дело. Их служебное рвение объяснялось просто: достаточно на секунду ослабить внимание — и какой-нибудь осужденный рискнет броситься в боковую улочку, в переулок. В толпе стрелять невозможно, а догнать — не догонишь, придется головой отвечать за какого-то мерзавца! А генерал в карете — не один, с дамой, значит, не при службе, может и подождать!.. Да, жандармы снова становятся полновластными хозяевами улиц и площадей Парижа, всесильные представители закона и власти!

Со стесненным сердцем, невольно отыскивая среди обреченных Эжена, Клэр оглядывала за рядом ряд.

Пленные неспешно брели по разрытой улице, заваленной обломками баррикады, и Клэр с удивлением подметила, что большинство из них, даже те, у кого связаны за спиной руки или обмотана окровавленной тряпицей голова, смотрят на беснующуюся на тротуарах толпу без страха, а с презрительным равнодушием. В них через головы жандармов и солдат летели осколки кирпича и штукатурки, пустые бутылки и черепки посуды, но они, казалось, ничего не замечали. И в их равнодушии были и гордость, и какая-то непонятная сила, которую невозможно ни сломить, ни унизить…

Клэр вздохнула с облегчением: Эжена Варлена в колонне не было, она узнала бы его в любой одежде. Но в каждом из осужденных было что-то от него, от его спокойной уверенности в себе, от его «плебейского высокомерия» — так она о нем когда-то, еще толком не зная его, выразилась. И откуда у них такая сила, у измученных годами непосильной работы каменщиков и литейщиков, у сыромятников а бронзовщиков; чем питается гордость в таких, как Эжен? Удивительные люди! В том же Эжене столько врожденного достоинства, благородства, внутренней силы!.. Правда, теперь, полистав дневники Луи, она, Клэр, стала больше понимать Эжена…