Последний долг

— Спокойной ночи. — Я вкладываю в слова душу. — Осторожнее в темноте.

Он не отвечает, даже не оборачивается. Я стою в дверях и гляжу ему вслед, темнота быстро глотает его. Какое-то время я всматриваюсь в пустой мрак, куда он ушел, в моей голове бесцельно кружатся неясные размышления. Резкий звук в доме — кажется, это кашлянул Огеново, — и я возвращаюсь к действительности. Я запираю дверь и вхожу в комнату.

Я переношу сына с пола на постель и ставлю рядом лампу. Сажусь на край постели и снова задумываюсь. Теперь мне ясно, в какой я ловушке. Роль моя определилась: потаскуха, любовница Тодже, продающаяся за еду и одежду, может быть, за покровительство и необязательные слова утешения. Но я должна оставаться в этом городе, в этом доме; меня удерживает военное положение и — гораздо больше — желание помочь мужу выстоять, доказать ему, что он не все потерял. Но боже, какой ценой приходится мне платить, какой ценой! Я по выдерживаю и рыдаю.

Мукоро, прошлой ночью ты ко мне приходил во сне. Я сказала, что устала и проголодалась. Ты сказал, чтобы я ни о чем не тревожилась, сказал, что скоро у нас будет все хорошо. Откуда-то ты принес самую мягкую постель в мире, с периной и подушками, набитыми душистой пеной, ватой и орлиным пухом, и сказал, что мастера не пожелали сделать такую самой королеве Англии. Ты ласково положил меня на эту постель, и мое безвольное тело утонуло в нежных тканях, и ты погладил меня и утешил своим поцелуем. Затем ты помчался на кухню и через минуту поставил передо мной огромный дымящийся котелок укодо. В нем так много рыбы и мяса, что почти не было видно бульона. Я сказала, что перед едой хочу помыться, и ты сказал, что нет ничего проще. Не успела я дважды моргнуть, как ты положил меня в большую ванну с теплой душистой водой, намылил меня самым благоуханным мылом на свете и вытер меня полотенцем, достойным принцесс. Ты посадил меня за стол и начал кормить с ложечки. Я съела все, ибо рука твоя была ласковая, а еда очень вкусная. Затем ты снова перенес меня на руках на постель и в один миг спрятал в объятиях, жарких и таких осторожных, как будто я хрупкая, точно птичье яйцо.

Мне было невыносимо тоскливо утром, когда я проснулась и вновь увидела грубую действительность дня. Как бы хотела я спрятаться в нежные ткани сладкого сна! Милый, как мне тебя не хватает! Ты мне нужен, как никогда. Что бы Тодже ни старался для меня сделать, я знаю: это насмешка над тем утешением, которое мне принесло бы одно твое присутствие. Но если то, что он говорит о тебе, верно, значит, мой сон вещий и сбудется и скоро мою жизнь снова благословит твоя забота, твоя любовь. Да, я могу представить себе счастье, когда жизнь возвратится ко мне! Но не заставляй жизнь ждать слишком долго, мой принц! Три года — мучительно долгий срок. Сколько еще я смогу продержаться, если превращусь в игрушку Тодже, если все, что у меня осталось, — бесконечные воспоминания о тебе?

Ошевире

— Послушайте, господин Рукеме, — говорит прокурор. — Я не могу вас понять. Несколько минут назад вы утверждали, что господин Ошевире постоянно ходил в казармы мятежников в вашем городе. Теперь же вы говорите нам, что он старался скрывать свои связи с мятежниками и поэтому все время тайно принимал их у себя дома. Итак, что вы имеете в виду: он постоянно ходил к ним или они постоянно ходили к нему?

— Он всегда ходил к ним.

— Надеюсь, это ваше окончательное заявление?

— Да… нет… да, сэр!

В зале смех. Прокурор бросает холодный взгляд на съежившегося Рукеме. Бессовестному всегда неловко.

— А теперь, господин Рукеме, — говорит прокурор, — вы помните день 11 апреля 1968 года?

— Да, сэр, — отвечает Рукеме, подумав.

— Расскажите нам, что тогда произошло.

Мой обвинитель надолго уставился в потолок. Потом он глядит в пол долго и пристально, он кусает губы и трет лоб.

Прокурор вздыхает и снова глядит на него.

— Позвольте освежить вашу память. В своем письменном заявлении вы утверждаете, что господин Ошевире помогал солдатам мятежников при налете на базар в Урукпе.

Мои глаза чуть не выскочили из орбит!

— Ах, да. — Рукеме оживляется. — Это было в воскресенье, во второй половине дня… что? В понедельник утром?

— В вашем заявлении сказано, что в среду во второй половине дня!

— Да… В среду во второй половине дня. Это было в среду, во второй половине дня. Базар был полон народу, люди покупали, люди продавали. Неожиданно на дороге возле базара остановился армейский «лендроувер». Господин Ошевире и человека три солдат выскочили из него и быстро пошли на базар. Они остановились в бобовом ряду и спросили цену. Торговка сказала, шесть пенсов стакан. Тогда они сказали, что дают за стакан по два пенса, а если она недовольна, то пусть пойдет и повесится. Когда торговка не согласилась, господин Ошевире приказал ей замолчать, не то они изобьют ее до смерти. Один из солдат ударил ее по щеке, а господин Ошевире толкнул ее так, что она упала в таз, полный риса. Они швырнули ей бумажку в десять шиллингов и начали отмерять себе чашками рис, пока…

— Рис? — спросил прокурор.

— Что, сэр?

— Вы говорите, рис?

— Да, сэр.