Последний долг

Мы спешим к местному отделению Красного Креста. Не сомневаюсь, что Красный Крест сумел помочь всем раненым и осиротевшим — у этой организации хватает еды, лекарств, одежды, может быть, даже доброй воли и человеческого сострадания. Считается, что в Урукпе Красному Кресту помогают правительственный Комитет по реконструкции и Центр гражданской обороны. Но в сущности, это пустые слова. Чиновники из Комитета по реконструкции ни разу не приезжали в город — надо думать, они говорят, что от штатной столицы до города путь слишком дальний и небезопасный. А с тех пор, как гражданская оборона научила людей, как и куда прятаться, никто не видал ее за работой. Но этот город — не просто прифронтовой город. Это пограничный город, в нем собраны люди двух разных племен и, быть может, противоположных воззрений. И я, солдат, вооруженный знанием обстановки, военной выучкой, равно как и чувством опасности, могу ли я заручиться доброй волей местного населения исключительно с помощью гражданских организаций? Нет, мой тыл оказался бы под угрозой. Я сам должен заботиться обо всем.

Я вылезаю из «минимока», и мне навстречу спешит господин Эзирегбе, глава местного отделения Красного Креста, прекрасный человек.

— Доброе утро, майор. — Он, как всегда, улыбается.

— Доброе утро, господин Эзирегбе. — Мы обмениваемся рукопожатием. — Что сегодня нового? — Мы входим в его кабинет.

— Ну, мы стараемся делать все, что возможно. Садитесь, пожалуйста.

— Я знаю. Положение трудное. Но вы делаете великое дело.

— Благодарю вас, майор. Должен сказать, я все время получаю поддержку. Англиканская школа позволила мне разместить в одном здании приют для беженцев и бездомных.

— Кто директор школы — господин Эгбоге?

— Да. Он очень добрый человек.

— Я знаю. Он очень добрый.

— Я бы только хотел, чтобы мне поменьше мешали.

— Что случилось?

— Вы знаете старую женщину, у которой в бомбежку сгорел дом и убило сына?

— Госпожу Дафе?

— Да. Каждый вечер она часами оплакивает свои беды, и каждое утро она приходит и требует, чтобы мы воскресили ей сына.

— Несчастная. Представляю себе, каково ей.

— Конечно, майор. Но представьте себе, как это затрудняет пашу работу. Просто невозможно ничего делать.

— Понятно. Понятно. Я вам очень сочувствую. Думаю, мне надо лично поговорить с ней.

— Это было бы великолепно.

Он вызывает сотрудника и передает ему конверт.

— Как раненые? — спрашиваю я.

— Ах, да. Конечно, вы знаете, что легкораненые получили амбулаторную помощь и были отправлены по домам. А сегодня утром мне сообщили, что двое тяжелораненых скончались по дороге в госпиталь в Окере.

— Скверно, — говорю я. — Родственникам уже сообщили?

— Нет. Я собираюсь сделать это к концу дня.

— Ужасная обязанность. Что за жизнь! — В моем голосе появляется сентиментальность. — С вашего позволения, господин Эзирегбе, я отправляюсь дальше, — объявляю я, поднимаюсь и, чтобы избавиться от сентиментальности, хлещу себя по ладони стеком. — Если вам понадобится моя помощь, обращайтесь в любое время. Всегда буду счастлив помочь.

— Большое спасибо, майор.

— Берегите себя: когда услышите непонятный звук, не забудьте лечь на живот!

— Что вы, майор, не забуду! — принимает он шутку.

— До свидания.

— До свидания, майор.

Мы обмениваемся рукопожатием, и я иду к «минимоку». Включаю зажигание, и мы с денщиком едем в англиканскую школу к беженцам и бездомным — это неподалеку. Ничей приказ не заставляет меня посещать кого бы то ни было — я не обязан тратить время на утешение раненых и осиротевших. Но мне кажется, в этом городе люди особенно нуждаются в заверениях, что армия, федеральная армия, на их стороне. Они сталкиваются с вооруженными силами, как федеральными, так и симбийскими — скажем прямо, в нормальное время ни тех ни других никто не назвал бы желанными или приятными гостями, — так как наше присутствие более ощутимо, они вправе требовать от нас всей возможной защиты своей безопасности, равно как и простого человеческого сочувствия. Иначе мы в их глазах — враги, и не дай им аллах взглянуть на нас такими глазами!

Большинство людей в приюте — не местные. Эти люди сошлись из деревень, прилегающих к линии фронта, там они подвергались бесконечным партизанским атакам и попадали под перекрестный огонь пашей и вражеской артиллерии. Таких в приюте больше всего. Остальные — уроженцы Урукпе, лишившиеся во время воздушных налетов жилища или кормильца. Видели бы вы лица этих людей. О аллах!

Мы подъезжаем к зданию англиканской школы; в дверях нас встречает заместитель господина Эзирегбе, Джонсон Овире, жизнерадостный молодой человек с приятным лицом.

— Доброе утро, майор. — Он вытягивается и отдает честь.

— Доброе утро, Джонсон, — отвечаю я. — Как жизнь?

— Стараюсь не унывать, сэр.

— Ну, это мы все стараемся, так ведь?

Он смеется и застенчиво потирает левое предплечье.

— Как ваши подопечные? — Мы входим в здание.