Последний долгожитель (Сборник)

Одной рукой я сжимаю рычаги управления танка, другой держу пистолет. Справа от меня Кабан нащупывает затвор пулемета, и я знаю, что чуть повыше очковая змея, ведающая пропагандой, устанавливает прицел пушки. Танк движется по мостовой. На улице темно, нигде ни огонька, ни человеческой души. На мне генеральский мундир. Ногой в лаковом сапоге я нажимаю на педаль, улица становится все уже, танк почти касается стен… Вдруг впереди возникает толпа во всю ширину улицы. Люди словно впрессованы друг в друга. Над ними развеваются знамена такого же цвета, как лампасы на моих брюках. В первом ряду я неожиданно замечаю отца и мать. Не понимаю, как же это? Ведь они давно умерли! Я пытаюсь остановить танк, но он упрямо движется вперед. Кабан злорадно ржет, очковая змея подмигивает мне, а машина продолжает идти дальше. В последний момент мне удается круто повернуть рычаги управления, танк сворачивает в сторону и, не снижая хода, устремляется вперед, сметая на своем пути дома, которые рушатся на мостовую…

…Я очнулся на полу, весь мокрый от пота.

Надо мной сияют знакомые лампы лаборатории, вокруг что-то лязгает, звенит. Я пытаюсь собраться с мыслями. Да ведь это сигнал, который означает, что установленное время истекло! На груди у меня лежит лист бумаги с наспех нацарапанными каракулями. Машинально беру лист в руки и читаю: "Профессор, заканчивайте операцию!" Мой взгляд падает на аппарат, я вскакиваю и с воплем бросаюсь к нему. Стрелки показывают, что трепанация черепа уже произведена, сосуды и нервы перерезаны…

Вне себя от отчаяния я едва удерживаюсь на ногах. Фельсен обманул меня! Когда я потерял сознание, он вытащил меня из аппарата, занял мое место и включил автомат… С тех пор как исчез пульс у обоих, прошло несколько минут. Значит, нельзя терять времени! Я действую автоматически, подчиняясь навыку, ни о чем не думая. Меняю местами мозг Фельсена и президента, произвожу регенерацию. Безжизненное тело Фельсена выволакиваю из машины и тащу к тому месту, на которое приказывал положить себя, поднимаю тяжелую перекладину, движимый смутной мыслью тщательно стираю с нее следы пальцев Фельсена, затем, взяв железину обеими руками, обрушиваю сокрушительный удар на голову своего любимого ученика и сотрудника.

Мне казалось, что многолетний опыт приучил меняле реагировать на зрелище смерти, на вид крови. Но я ошибался. Мир словно перевернулся во мне, а вместе с ним и желудок — что поделать, палачом я никогда не был! Меня хватило лишь на то, чтобы дать сигнал тревоги, отворить дверь и закричать, вернее, прошептать о помощи…

Когда я пришел в себя, возле меня собрались все сотрудники. Заметив, что я очнулся, они быстро вышли из комнаты, остались лишь мои второй заместитель и старшая сестра. Прежде всего я спросил:

— Что с Фельсеном?

Видимо, заместителю не хотелось отвечать, он промямлил, что на Фельсена, судя по всему, упала расшатавшаяся часть поддерживающей конструкции.

— Но что с ним? — повторил я, не в силах унять дрожь, ибо передо мной вновь возникло кошмарное зрелище.

— Фельсен умер, — ответил врач.

После того как машина закончила все операции, президента, чью голову украшал огромный белый тюрбан, отвезли в палату. Там же установили кровать и для меня, так как я пожелал лично наблюдать за его состоянием, а всем прочим временно запретил там находиться. Даже старшая сестра могла входить в палату лишь по моему специальному вызову.

22 ноября

За последние два дня в состоянии президента не произошло перемен, он по-прежнему без сознания, но по отдельным мелким признакам можно судить о некотором улучшении. Кажется, операция сошла удачно. Но я не нахожу себе места от беспокойства.

В здании института, где лежит президент, прекратилась нормальная работа. Государственный совет оккупировал помещение, я не успеваю отгонять любопытных от дверей палаты. Несколько раз мелькала красная физиономия Кабана…

23 ноября

Сегодня похоронили Фельсена. В состоянии президента намечается улучшение. Пока никого к нему не допускаю. Пыталась проникнуть домоправительница. Очень вежливо отбил ее атаку.

24 ноября

Сегодня президент открыл глаза. Я стоял у его постели и наблюдал, как жизнь медленно возвращается к нему и небритое, заросшее лицо начинает розоветь. Когда он моргнул несколько раз и уставился на меня, мне показалось, что сердце у меня выскочит. С усилием ворочая языком, он произнес:

— Док…

Я вздрогнул. Меня президент не знал, моей работой никогда не интересовался, а в институте один только Фельсен называл меня так, да и то без свидетелей! На мгновенье я замер, но затем выслал сестру из палаты и, повинуясь безотчетному порыву, склонился над больным. Раздельно, отчетливо, чтобы он мог понять по движению губ, я спросил:

— Как вы себя чувствуете, ваше превосходительство?

Взгляд его стал еще более внимательным. Я тут же поправился и несколько раз подряд произнес:

— Как вы себя чувствуете, господин президент?

С каждым разом мой голос становился взволнованнее.

— Но, док… — снова проговорил больной, удивленно обвел взглядом вокруг и перевел глаза на меня.