Последний дон

Вейл всегда заказывал три десерта. Не для того, чтобы съесть их все, а потому, что хотел перепробовать за одним обедом много разных блюд. С его стороны подобное поведение вовсе не казалось чудачеством, не казался чудачеством даже его стиль одежды — будто вещи должны всего-навсего защитить его кожу от ветра или солнца, или то, как он небрежно бреется: один бачок длиннее другого. И даже его угроза покончить с собой не казалась нелогичной или странной. Равно как и его полнейшая, детская откровенность, часто задевавшая чувства других людей. Для Клавдии эксцентричность была не в диковинку. В Голливуде, куда ни ступи, наткнешься на эксцентрика.

— Знаешь, Эрнест, в Голливуде ты на своем месте. Ты достаточно эксцентричен, — заметила она.

— Я вовсе не эксцентричен, — возразил Вейл. — Я не настолько образован.

— Ты хочешь сказать, что желание покончить с собой из-за спора насчет денег не эксцентрично? — спросила Клавдия.

— Это весьма хладнокровный отклик на нашу культуру, — пояснил Вейл. — Я устал быть никем.

— Да как тебе такое в голову пришло? — с беспокойством промолвила Клавдия. — Ты написал десять книг, получил Пулитцеровскую премию. Ты международная знаменитость. Ты прославился на весь мир.

Вейл умял все три порции своих макарон подчистую, поглядел на свое второе блюдо — три перламутровых ломтика телятины, покрытых ломтиками лимона, — и взялся за вилку и нож.

— Все это чушь собачья. У меня нет денег. Мне потребовалось пятьдесят пять лет, чтобы узнать, что, если у тебя нет денег, ты — дерьмо собачье.

— Ты не чудак, ты чокнутый, — заметила Молли. — И хватит ныть из-за того, что ты не богач. Ты и не бедняк. Иначе мы бы не сидели здесь. Ты не пошел на особые муки ради своего искусства.

Отложив нож и вилку, Вейл похлопал Молли по руке.

— Ты права. Все, что ты сказала, — правда. Я наслаждаюсь жизнью время от времени. Просто выбрыки жизни повергают меня в уныние. — Осушив бокал вина, он продолжал тоном спокойной констатации: — Я больше никогда не буду писать. Сочинение романов — тупик, такой же, как кузнечное дело. Теперь все заполонило кино и телевидение.

— Вздор, — возразила Клавдия. — Люди всегда будут читать.

— Ты просто лентяй, — подхватила Молли. — Находишь себе оправдания, чтобы не писать. В этом и заключается истинная причина того, почему ты хотел покончить с собой.

Все трое рассмеялись. Эрнест угостил дам телятиной со своего блюда, а потом излишками десертов. Единственный раз, когда он вел себя галантно за обедом; казалось, ему приятно кормить людей.

— Все это правда, — проговорил он. — Но романист может заработать на хорошую жизнь, только если пишет примитивные романы. Но даже это тупик. Роман никогда не будет настолько примитивен, как кино.

— С какой стати ты принижаешь кино? — сердито вскинулась Клавдия. — Я видела, как ты плачешь на хороших фильмах. К тому же это искусство.

Вейл откровенно наслаждался собой. В конце концов, он выиграл поединок со студией, получил свои проценты.