Последний довод

Мне уже говорила мама, что наглые парни из «Правого сектора» приходят в сельский магазин, берут все, что хочется или до чего дотянутся их татуированные руки, и уходят, никогда не расплачиваясь. И никто им не смеет слова сказать, потому что в ответ в возмущенные губы даже старухам летит жесткий приклад автомата. И милиция, в которую продавец и хозяйка магазина обращались, возразить не смеет. Она их боится и всячески старается угодить. В селе всего три милиционера. Амирхан Шихран, крымский татарин, – старший лейтенант, участковый, и с ним два сержанта. Я сам это видел. Шихрана еще мальчишкой помню, дружил в детстве с его отцом. Харис был старше меня на три года и запомнился мне совсем не таким, каким показался его сын. Он был, конечно, слегка бесшабашным, готовым порой влезть в любую авантюру, лишь бы ему это было интересно, бескомпромиссным и, главное, правдивым. Не спускал обиду даже старшим мальчишкам. И за своих верных друзей, меня и Ваську Волоколамова, отца старшего сержанта Паши Волоколамова, лез в драку с кем угодно, даже со взрослыми, как нам тогда казалось, парнями-старшеклассниками. Ни на что не смотрел и никого не боялся. Амирхан – другой. О семье заботится. О своих шестерых детях. И понимает, что такое «Правый сектор». Ни разу их бандитами не назвал. Даже за глаза. Чтобы кто-нибудь не передал. Они обрели силу там, в Киеве, на своем майдане. Почувствовали ее и желали наслаждаться внезапно свалившейся на неумные головы властью до бесконечности. Не понимают, что человеческая жизнь не бесконечна и их власть завершится вместе с их жизнью, как завершается каждая власть.

Яблоко, подобранное с земли, я забрал с собой. Не для закуски, понятно. Я во время работы, а я именно работал, никогда ничего подобного себе не позволяю. Поскольку давно уже знаю, что жующий что-то человек превращается в поющего на весеннем току глухаря. Когда глухарь поет, у него закрываются барабанные перепонки. Когда человек что-то жует, барабанные перепонки позволяют слышать только собственнолично производимые звуки. Особенно если жует что-то хрустящее. Яблоко, например. И потому жевать яблоко я не собирался, но решил использовать его, возможно, как оружие, хотя сразу и не придумал, каким образом. Но я много раз говорил своим солдатам, еще в ту пору, когда командовал батальоном, что в руках бойца спецназа ГРУ даже яблоко может стать оружием. Если говорил, значит, должен это доказать. А как доказать – это подскажут обстоятельства.

Я полз, зажав в одной руке яблоко, в другой – палку. Осталось преодолеть совсем небольшое расстояние. И чувствовал, как подступает из глубины души желание – хотелось забыть об осторожности, хотелось это расстояние преодолеть в несколько стремительных и длинных скачков… Но для чего? Преодолеть и нарваться на автоматную очередь? Ради чего тогда старался, ради чего уже столько прополз незамеченным? Причем в одном месте полз я совсем рядом с десятком вооруженных людей, буквально в трех шагах от них. Они ничего не слышали и не видели. Я был для них духом ночи, растворившимся в темноте. Люди загрузились в два больших внедорожника и уехали. Как я понял, поехали они в ближайшую к нашему селу деревню. Хотели кого-то, как я слышал, «потрясти». Но у меня не было возможности помешать им. Будь у меня хотя бы пара гранат, я сумел бы забросить их в машины перед тем, как они отъедут. Но у меня гранат не было. И даже палки в руках к тому моменту еще не было. Ее я нашел позже.

Я полз… Забор-штакетник вырос передо мной ожидаемой преградой. Я замер, прислушался. Где-то не слишком далеко двое вели разговор. Потом третий голос вмешался. Но коротко, только на мгновение. Голоса приближались, нарушая тишину скромного села Пригожее, но это нисколько их не смущало. Они считали себя здесь хозяевами. В каждом доме, в каждом дворе вели себя как хозяева. Правда, в дом к моим родителям они еще не заходили, и потому я знал обо всем только с чужих слов. Но со слов простых людей, которые не стали бы врать.

Эти, с позволения сказать, люди приехали из Харькова. Сначала из Киева наведались в Харьков, там, как говорили, «навели порядок», потом поехали по области. Тем же делом заниматься. Наш Барвенковский район располагался на самой границе с Донецкой областью и назывался этими пришлыми людьми неблагонадежным, как и весь Донбасс, к которому иногда относили и прилегающие районы областей, граничащих с Донецкой или Луганской областями. И именно сюда, где «неблагонадежно», эти вооруженные люди и приехали устанавливать порядок. Свой порядок. Такой, каким он им виделся. Наверное, точно так же вели себя во время войны немецкие фашисты. Те тоже мечтали установить на нашей земле свой порядок. Эти от фашистов мало чем отличались. И даже символика у них была близкая. И порядки близкие.