Последний экзамен

У нее не было такого большого желания уйти в духовный мир, к Господу, но у нее была такая поэтическая любовь к преданным, она даже писала о них стихи. Ей так хотелось всех удовлетворить! У нее не было какого-то особого служения, и нельзя сказать, что она внешне чем-то очень отличилась от других. Но меня привлекало в ней большое желание услужить преданным и удовлетворить их. Она это делала всерьез и очень искренне, не поверхностно, не сентиментально, а ей на самом деле этого хотелось. У нее было очень хорошее качество: она любила дарить подарки преданным. Она привезла с собой много пуховых платков и дарила их разным матаджи.

Шла весна 1991 года. Начался месяц Пурушоттам. В это время очень благоприятно совершать дандават-парикраму вокруг Вриндавана. В этот самый удачный и благоприятный месяц не принимаются никакие оскорбления. Это месяц Радха-Кришны вместе. В какой-то месяц мы получаем милость Кришны, в какой-то — Радхарани, но в этот месяц, мы получаем милость Их Светлостей вместе. И Они устроили ей самый благоприятный уход.

Я пошла на дандават-парикраму с первого же дня этого месяца. Тогда у меня было много служения: я стирала, гладила одежды Шрилы Прабхупады, убирала в пуджарской и была очень занята, а еще нужно было джапу успеть прочитать.

Итак, утром я совершала данват-парикраму, потом бежала на служение. Но однажды почувствовала какой-то толчок внутри себя, что я должна срочно идти к матаджи Валлабхе Чайтанье. Я пришла к ней, села рядом, открыла Бхагавад-гиту и вдруг сказала: «Ну, все, Валлабха Чайтанья! Детские игры закончились, теперь мы начинаем серьезно готовиться!» И начала читать ей вторую главу. Это было за две недели до ее ухода. Я читала ей все стихи о душе, комментарии Шрилы Прабхупады. И так каждое утро после дандават-парикрамы я приходила и читала ей. И так каждый день — утром дандават-парикрама, служение, потом шла к Валлабхе Чайтанье и читала ей, читала...

И в какой-то момент вдруг поняла, что это не я делала дандават-парикраму, так как у меня не было никакой усталости после этого, и как будто не я с ней говорила, а кто-то вдохновлял меня это делать, и поэтому приходила особая уверенность и сила. Как будто меня кто-то использует в этом процессе. И что я это делаю, как будто, для нее или за нее. У меня было глубокое убеждение, что это именно так. Хотя этого нельзя было никак доказать.

И вот однажды, когда я уже заканчивала совершать эту парикраму, на которую ушло 13 дней, и у меня осталось лишь метров 100 — 150 до храма, я почему-то оставила это на вечер, не понимая даже, почему, хотя могла бы без труда закончить. И так, не закончив парикраму, я отправилась на служение. В это время к нам пришел доктор, который лечил ее. Пришел к нам и сказал, что она оставит тело или в субботу, или во вторник. Так и случилось.

В воскресенье она уже начала тяжело дышать. А во вторник мы уже были готовы к тому, что она будет уходить. До этого последние пять дней она ничего не ела, пила какие-то соки, но из нее все вытекало, и нам приходилось постоянно менять простыни. Я удивлялась тому, что она не ела, а стул шел, я никак не могла этого понять. Тело, конечно, очень очистилось за эти пять дней, и, естественно, ум тоже. Мы поили ее водой Радха-кунды.

Последние три дня были очень важными для нее. До сих пор я чувствую какую-то неловкость, что смалодушничала, что ушла тогда. Но, может, так надо было... Я проводила с ней много времени. Но в ту ночь очень устала: «Говинда! Говинда!» И всю ночь, всю ночь! А мне как же? Это же целый день выполняешь служение, парикраму, а потом всю ночь с ней не спать. Матаджи Наротаки уже все... ушла на улицу, села на скамейку и сидит. Ей уже все — все равно! Хоть положите, хоть поставьте...

И мы наняли одну женщину-бенгалку. Такого ангела я больше в жизни не встречала ни до, ни после. Эта женщина согласна была сидеть с ней всю ночь. Я просто не могла поверить в это. Смотрела и не верила, как она ее любит, гладит. Она не имела к Валлабхе Чайтанье до этого никакого отношения, но пела ей какие-то бхаджаны, ухаживала за ней, что-то ей говорила. Я посмотрела, как она заботилась о нашей матаджи, и со спокойным сердцем оставила их. Она лучше это делала, чем я. Она с такой любовью, с таким вайшнавским настроением это делала. У нее была тилака на лбу, и все она знала, как надо обращаться с теми, кто уже тело оставляет. Итак, я оставила с Валлабхой Чайтаньей бенгалку, а сама пошла домой спать. Но какой-то был в этом смысл: я не могла глаза сомкнуть ни на минуту. Во-первых, сильно устала. А потом, знаете, как эта ее энергия сильно действовала, ее крик: «Говинда! Говинда!» Я не знаю, то ли она меня звала, то ли Бога. Потом мужа звала: «Юра! Юра!» Потом ко мне обращалась: «Говинда! Ну, помоги мне, ну, ты же видишь, как мне плохо! Пожалуйста, помоги!» И я всю ночь крутилась, вспоминала, в потолок смотрела. Никакого сна...