Последний фронтир. Черный Лес

– Бабы! – скривился Фрэнк, демонстративно повернулся ко всем спиной и запрокинул назад голову – приложился к спирту.

* * *

Утром.

– Чен, держись, я сейчас!

Мужики волокли его к костру – бледного, содрогающегося в конвульсиях, со слюной у рта, а злополучный шип все еще торчал из шеи.

Слова Бойда «опасайтесь шипов!», которые он трижды орал во время битвы она всерьез восприняла только теперь, когда увидела, во что всего за одну минуту превратился их товарищ.

– Где же оно, где…

Летели в сторону из мешка медикаменты – бинты, крема, мази, таблетки; «улитки» все еще лежали сразу за бревнами – точнее, то, что от них осталось. Ошметки. Бойд рылся в полиэтиленовом мешке, силился найти противоядие.

Белинда никогда в жизни не видела таких «улиток», размером с рослых медведей. Склизких, медлительных, без панцирей сверху, но плюющихся острыми, как заточенная спица, палочками. Ядовитыми.

– Босс, надо быстрее, – волновался Олаф.

– Я ищу!

– Если за пять минут не успеть, – пояснил Фрэнки стоящей рядом Лин, разволновавшейся до паники, – то будет поздно. Начнет разлагаться изнутри.

Ей хотелось материться – кто придумал этих тварей? Откуда они ползут?

Нет, их однозначно следует покрошить. Всех! И место, откуда они вылупляются…

– Нашел! – радостно проорал Уоррен и вприпрыжку добежал до дергающего на одеяле Чена. Влил ему в рот белую жидкость – узкоглазый друг несколько раз попытался блевануть, но чудом удержал лекарство внутри.

А через минуту перестал метаться, затих.

– Мы успели?

– Успели.

– Но он такой горячий?

– Так и должно быть. К завтрашнему утру оправится.

Белинда понемногу освобождалась от паники. Вновь привычно и спокойно потрескивал костер – кашу варил Фрэнки. Уоррен ушел проверять, как обстоят дела в других лагерях – бросил, что «улитки» появляются редко, но, если появляются, то везде сразу.

– Уродливые какие…

Ей даже не хотелось вспоминать о том, какие они поганые, – б-р-р-р, по телу сразу мурашки. Слизевые мутанты.

Олли нагнулся, подобрал песка, положил на колени секиру – собрался чистить.

– Да, они на моей памяти приходили всего два раза. Беда от них, если не успеть дать противоядие.

– А кто присылает противоядие?

– Наверное, тот же, кто сотворил улиток.

Лин надеялась, что Олаф шутит, но серые глаза смотрели из-под каски серьезно.

Шумел в кронах ветер; тревожно каркали вороны. Романтика схлынула – здесь опасно, отсюда надо уходить…

– О чем думаешь, девка?

Она держала голову Чена на своих ногах. Сама не знала, зачем сидит рядом и почему беспокоится так сильно. Срабатывало, наверное, чувство вины – Роштайн умер почти на ее глазах. Не хотелось, чтобы рядом погиб кто-то еще – пусть даже человек не близкий.

– Ни о чем… не знаю. А в соседних лагерях есть медикаменты?

– Есть.

– А зачем тогда Бойд…

– Он всегда проверяет, не может иначе. Сама же видела, какой он.

Видела. Чувствовала. И, чем больше чувствовала, тем скорее мечтала ему помочь.

Фрэнки перестал мешать брошенную в воду крупу, добавил соль, громко хлопнул крышкой.

– Я – спать. Олли, раскидай дрова, когда закипит?

– Угу.

Фрэнки прилег у дерева, между корней. Устроился спиной к стволу, прикрыл лицо старой и драной шляпой, непонятно откуда добытой, сложил руки на груди. Затих.

– Всегда спит после битв. Хрен его знает, как он устроен – этот алкоголик…

– Я все слышу!

– Ты спи-спи, – миролюбиво посоветовал Олаф, – а то кашу сам будешь доваривать.

Фрэнк демонстративно захрапел.

Каша еще не сварилась, когда Чен вдруг начал метаться в бреду – вздрагивал, шептал непонятное, а сам белый-белый, как будто вернувшийся с того света. Глаза не открывал, но зрачки испуганно метались под веками.

– Бредит. Тяжело ему. Но он все слышит – веришь, нет? В меня попадали, я знаю.

– Правда?

– Ага. Так что ты расскажи ему чего-нибудь. Лучше чего-нибудь интересное.

Лин призадумалась. Усиливался ветер; колыхались бока палатки, трепыхались края незакрытого полога. Сегодня она сама от крика «к бою!» вскочила так резво, что едва не выдернула из земли все колья…

– Про подругу расскажи…

– Про подругу?

– Ага. Он спрашивал, есть ли у тебя подруга, чтобы боевая, как ты.

– Как я?

И Белинда тепло и широко улыбнулась. Погладила Чена по черным жестким волосам, доверительно ему поведала:

– Эй, Чен, ты меня слышишь? Есть у меня одна подруга, рассказать? Уриманной зовут. Мы учились вместе, у монахов тренировались, вместе с ней по утрам ледяное озеро переплывали – каждое утро, представляешь? Ух, деваха – боевая, спортивная, с ирокезом. Половина головы у нее выбрита, и там, где волос нет, – дракон.

– Правда, что ли? – подивился Олаф. Оказывается, он тоже слушал с интересом.

– Правда. Я звала ее… называю… Рим – так проще и короче. Знаешь, может, не самая красивая женщина в мире, но сильная, несгибаемая, надежная. Замечательная просто…

* * *

Тогда.

– Урод, ненавижу! Урод! Мудак!

Рим металась по келье раненым зверем, колотила кулаками в стены, а по щекам ее текли слезы.

– Эй, ты чего?!