Последний гамбит

— Отлично, Ватсон. Именно Набоков, после того как стал писать неплохие стихи на английском, пытался понять, почему западный читатель не в состоянии понять Пушкина так, как его понимают в России. Он тоже, как и вы, дорогой Ватсон, посчитал, что все дело в переводчиках, в их неспособности передать неуловимый дух пушкинской поэзии, и потому решил доказать, что может это сделать на языке великого Шекспира. Каково же было его удивление, когда он, по завершении перевода романа, в отчаянии воскликнул: «Золотая клетка осталась, а птичка улетела». «Улетевшая птичка» Пушкина и есть то, что нам предстоит понять в мировоззрении русских. Вы наверное удивлены, Ватсон, почему занимаясь расследованием причин трагедии в Нью-Йорке и Вашингтоне, я уделяю так много внимания «солнцу русской поэзии» — так назвал Пушкина очень популярный на западе другой русский писатель — Достоевский?

— Действительно, дорогой Холмс, поначалу я был несколько удивлен вашим интересом к Пушкину. Зная вас, я полагал, что вы основательно изучили всё, связанное с творчеством уважаемого русского поэта, а опыт общения с вами подсказывает мне, что вы Холмс ничего не делаете просто так. И потому я не удивлюсь, если и Пушкин как-то окажется причастен к событиям 11 сентября.

— Да, Ватсон, и Пушкин… тоже причастен, — задумчиво повторил мои слова Холмс. — Но пока я не могу вам этого объяснить, Ватсон. Что вы ещё читали из Пушкина?

— Да, пожалуй, больше ничего, — начал я рыться в закоулках своей памяти, на которую мне было грех жаловаться. — Хотя, стоп! Читал, да, да! — конечно же читал, но в некоем роде по принуждению.

— Интересно, кто вас, мой дорогой Ватсон, мог принудить читать Пушкина?

— Обстоятельства, Холмс. Именно обстоятельства. Может вы помните, как лет десять назад в Лондон приезжал на гастроли из России театр с очень труднопроизносимым названием, что-то вроде «Маринки».

— Да, Ватсон, помню — это были гастроли очень известного в России ещё с дореволюционных времен «Мариинского» театра, и я очень жалею, что не смог побывать на его спектаклях. Но пожалуйста, продолжайте, дорогой друг, я действительно хотел бы знать, какие обстоятельства заставили вас читать Пушкина.

— Это было уже после возвращения из Афганистана, когда я безуспешно добивался благосклонности одной особы, большой меломанки. Чтобы привлечь её внимание к своей особе, я с огромным трудом достал два билета на премьеру оперы «Пиковая дама». Зная, что все партии будут исполняться на русском языке, я решил познакомиться с одноименной повестью Пушкина. Сюжет мне тогда показался мистическим, а конец героя — слишком печальным. Точно помню, что по сюжету повести он сошел с ума, а потому, когда страсти на сцене накалились до предела и моя спутница ожидала трагической развязки, я, желая продемонстрировать ей свои познания в области, где она чувствовала свое абсолютное превосходство, стал её успокаивать в том смысле, чтобы она не очень волновалась — герой и героиня (к сожалению, не помню как их звали) останутся живы. Каково же было моё удивление, когда на сцене хлопнул ожидаемый в зале выстрел. Моя дама не выказала удивления; просто она поняла, что её незадачливый поклонник — профан. Когда же я попытался ей объяснить, что читал повесть Пушкина, она, с сожалением глядя на меня, указала на программку, которой обмахивалась как веером: либретто оперы было написано братом композитора Чайковского, который, наверное, лучше Пушкина знал, как должен был закончить свою жизнь герой «Пиковой дамы». На этом мои ухаживания за дамой, которую про себя я назвал «пиковой», закончились.

— Считайте, Ватсон, что вам здорово повезло и ваши встречи с «Пиковой дамой» не случайны во всех отношениях. Помните ли вы причину трагического конца Германна, так звали героя повести?

— Если я не ошибаюсь, Холмс, его погубила пагубная страсть к картам. Погодите, вспомнил! Герман пытался выведать какой-то секрет у старухи — на какую карту ставить, чтобы сорвать банк.

— Да, Ватсон, речь там идет об игре в «фараон», — начал Холмс и, как бы про себя, добавил, — очень странное название для игры в карты. Германн, заполучив во сне тайну трех карт, — продолжал Холмс свой рассказ, — выигрывает большие деньги, делая поочерёдно ставки на тройку, семерку и…

— Туз выиграл! — выкрикнул я, почти как герой повести, — но, помнится мне, вместо туза ему выпала «пиковая дама». Я начинаю понимать, Холмс, откуда у вас интерес к Пушкину. Снова пресловутое число 11, и снова трагедия, правда, не во вселенском масштабе [9].

— А теперь взгляните на это, Ватсон.

Холмс снова раскрыл «Пост исторический пикник» и указал на текст вверху картинки, справа от которого была видна женская скульптурная фигура, а ниже ее — фигура, имеющая отношение к древнему Египту. Можете ли вы, Ватсон, прочесть это?

— Карта какой-то местности, — начал я, медленно подбирая слова, переводить заголовок, выделенный жирным шрифтом. Затем шел текст, набранный помельче: