Последний гетман

Истинно, голод нутряной почувствовался. Когда там годить! Вино-то уже на закуску пошло, после заедок хороших, а не наоборот, как следовало бы. Глядя в глаза отнюдь не графской жинке, он и растолковал, что такое кастрат. Даня пришла в ужас:- Осподи милостивый! Чаму ж мужика так ганьбить?..

– Чтоб пелось ему голосисто.

– Да какой же голос без коханого срамотья?..

В доказательство своих слов и сползла подбородком с волосатой груди до волосья нижнего, всласть поцеловала.

– Погоди, Даня, – остановил он ее неурочный пал. – Мне еще надо сегодня кастрата надрать за это самое…

Вечер славно опускался на Сейм, в шатре тоже было славно – но – дела! Он нехотя, но выпростался из полюбившихся рук, наказав денька через три снова похозяйничать здесь.

У входа во дворец как на часах уже стоял Микола, хотя службу исправно несла и гетманская когорта. Будучи безмундирным, покивал, прошел к себе. Микола за ним, с ухмылкой во всю рожу. Еле дождался, когда войдут в кабинет.

– Никакой он не кастрат! У него там во!… – отрубил ребром ладони аж полруки.

– Так, значит?.. Иного и быть не могло. Тащи ко мне этого кастрата.

Микола с удовольствием побежал исполнять приказание.

Десяти минут не прошло, как под нагайку привел. Не говоря о чем другом, и лица-то на кастрате не было. Славно поработали ребятки!

– Ну? Дурить меня вздумал?

Он не вдавался в суть дела, почему это оба кастрата, ни бельмеса до сих пор не смысля по-русски, довольно сносно болтают на немецком. Переводчиками в случае нужды служили, и ладно.

Сейчас несчастный повалился в ноги, бормоча:

– Майн гот!… Товарищ мой истинно, а мне не хотелось терять службу в театре» голос скастрировал, а все остальное…

– Хватит, подлец! Докончим докторскую экзекуцию? – уже к Миколе оборотился.

«Экзекуций» Микола не понимал, а общий смысл понял, выхватил из ножен саблю:

– А что? Сабля у меня вострая!

Прохиндей обнял гетманские ноги, уцепился, что не оторвешь, вопя по-немецки:

– Майн гот!… Пощадите, ясновельможный пан гетман! Без денег, нищим уйду домой, только не…

– Так ты, подлец, и других девок забрюхатишь? Хватаясь за полы его домашнего кафтана, тот истово перекрестился:

– Видит мой Бог! Видит моя Мадонна!…

– Мадонну-то хоть оставь в покое! Прочь! После комедии вашей я уж свою комедь устрою…

Пожалев на этот раз, пинка все-таки дал такого, что несчастный и Миколу чуть не сшиб. А уж Микола-то – ого!…

Ну, как после такого случая не устроить доброе по-вечерье с полковниками, которые как раз собрались в гостиной?

IX

Не все же, однако, заниматься кастратами. Душа чувствовала, что нехорошие для Украины дела творятся в Петербурге… Государыня рьяно занялась устройством губерний в России; оно вроде бы и понятно, и хорошо, да как бы это волна и сюда не докатилась…

Губернские новости с ветрами северными приходили, тревожили душу, но дело-то своим чередом делалось. Киев уже не первый раз забирали из ведомства гетмана и отдавали под власть Иностранной коллегии. Вроде бы невелика печаль – хлопот меньше. Но что за Украина без Киева? Первый раз еще Елизавета Петровна учудила, иль ей когда власть Алексея Разумовского поослабла, в ушки Иван Шувалов надул, – поставили в Киеве генерал-губернатора. Тогда зачем гетман? Только при Чернигове, Полтаве да при других городах? Не постеснялся ясновельможный гетман пасть в старые ножки, уже зело болящие; не стал кичиться старший брат, тоже напомнил о своем праве на эти ножки. Смилостивилась Елизаветушка. Но «чертушка», вспрыгнув на трон, сразу же, по чьему-то наущению, тетушкин трюк повторил. Помогла любовь тетушкина племянника к Измайловскому полковнику… словно чувствовал «чертушка», какую роль сыграет этот полк в его собственной судьбе. Исправно проводимые плац-парады, пиры и карточные проигрыши вечно нуждавшегося в деньгах Императора помогли вернуть Киев под гетманскую булаву. Но Екатерина-то, Екатерина!… Даже не посоветовавшись, в известность не поставив, бросила Киев обратно в пасть Иностранной коллегии и восстановила генерал-губернатора.

Это пинок под зад старому гетману… Сорока лет от роду! Кто там распинался? Иван Шувалов не мог сейчас шутковать, ибо локтищами Орловых и сам был отринут, – значит, все тот же Гришенька? Не прощал разговора, что задумай какой новый переворот – будет повешен через две недели? Но ведь его брат Алехан грозно тогда пояснил: вместе с гетманом попридержит братца за ноги. Мало? Никто еще не снимал гетмана с командования Измайловским полком, а полк-то – горой встанет за командира!

Утешение? Оправдание некой непонятной возни вокруг Малороссии?

Зная, что не влезть ему в душу отшатнувшейся от него Екатерины, он торопился, торопился обустраивать Украину.

– Ну, Екатеринушка! Мы еще погуторим. На меня брехати?

Забыл, что секретарь поодаль, за боковым столиком, скрипит пером. Аж вздрогнул костлявыми плечами, воззрился на гетмана.

– Ладно, Аристофан, шуткую. На чем мы остановились? На судейских крысах?