Последний гетман

Каков злодей! Выбрал время, когда Императрица отбыла в вояж по Прибалтике, стало быть, трон остался без Государева ока, выбрал дежурство ночное, подговорил свою караульную команду – много ли неграмотным солдатам вранья надо? – и порешил силою оружия освободить узника и возвести на престол. А у личных караульщиков никому неведомого узника, офицеров Власьева и Чекина, была секретная инструкция, подписанная Государыней; повелевалось в случае какой опасности, тем паче прямого нападения, узника не выдавать, поступать с ним по своему усмотрению. Вот они и усмотрели… На плацу перед дверями начальник караула подпоручик Мирович еще только убеждал солдат встать вместе с ним за Государя Иоанна Антоновича, а личные караульщики со страху да и с перепою «караул» вскричали – и шпаги вон! Как петушка искололи всего, катая по полу, когда опомнились, тело уже не дышало. Кого было провозглашать Императором? Мертвеца?!

Поняв свой позорный афронт, Мирович не препятствовал освободившемуся из-под стражи коменданту крепости чинить над собой расправу…

Теперь сенатор Панин и спрашивал сенатора Разумовского:

– Кирилл Григорьевич, да что ж вы отказываетесь?

– С того! Голова болит!

– Изволили вчера перебрать, граф Кирила?

– Изволил, граф Никита…

– Воля ваша, а придется соглашаться.

Слушая их перепалку, сенаторы не могли взять в толк, что стало с Разумовским. Невелика забота – подписать смертный приговор; казнить будут другие. Ведь совершенно ясно: иного решения и не может быть. Отверженный еще двадцать три года назад, но все же Император. Да хоть бы и простой смертный?..

Сенаторы зашумели в двадцать пять голосов – кворум был полный, даже больных не оказалось, – но шум сводился к тому, чтобы переложить нечистое дело на чужие плечи. Кому охота пачкаться? Может, и Разумовский под шумок отчурался бы, да Орлов напомнил:

– Государыня непременно хотела видеть среди судей графа Кирилла Разумовского.

Шумок принял одобрительный характер. Последний из пяти сенаторов, должных войти в судилище, был назван неукоснительно. Кто станет возражать против желания Государыни?

Никто не возражал. Сам Разумовский лишь посетовал:

– Ну ладно, с грехом, происшедшим двадцать три года назад, мы разберемся. А как быть с грешниками Петра Федоровича?

Никто, конечно, не мог заподозрить Разумовского, главного участника последнего переворота, в симпатиях к Петру III, но зачем же всуе поминать умершего своей смертью супруга Государыни?

– Петр III, почивший Господней смертью, с честью похоронен…

– Сама Государыня на похоронах быть изволили…

– Чины духовные…

– Смерть на смерть не приходится… Разумовскому бы молчать, коль не удалось открутиться от судейства, а он с насмешкой хмыкнул:

– Конечно, не приходится! Одного шпагами, как куренка, искололи, другого голыми руками задушили. Три Императора у нас оказались – не многовато ли? Слава богу, в един год двоих-то прибрал…

Хоть и насмешливо, но Разумовский говорил то, что у всех было на уме. Правда, вслух-то никто не высказывался. Чего скандал подогревать, да и нешуточный, дойди эти слова до Императрицы!

Но ведь не дошли же – вот что удивительно…

Из двадцати пяти сенаторов, обычно болтливых, никто на этот раз не проговорился. Скандал был никому не нужен. Да и был ли скандал-то?

После заседания все сели за общий стол, и хорошо уже подвыпивший Григорий Орлов в обнимку на ухо Кириллу Разумовскому прошептал:

– Никто ничего не слышал? Я тоже, граф Кирила. Что-то уши заколодило… Никак надуло где-то?

– Не в постели ли, граф Григорий?

– Не в постели, само собой.

– Такой приватностью не осердим Государыню?

– Как можно! – с пьяненьким лукавством еще крепче начал обниматься Орлов. – Попомните мое слово: Государыня еще всех возблагодарит, а вас особливо.

– Чего ради, брат Григорий?

– Того ради, брат Кирила. Разве вы не знаете, что сегодня на допросе говорил Мирович?

– Право, не знаю. Уж начали, так продолжайте.

– Пожалуй… Но отойдем от этой братии, – обвел глазами шумное сенаторское застолье.

Они отошли на дальний диван.

– Граф Панин ведь знает о сегодняшних допросах… с пристрастием, конечно. Смею уверить, Кирилл Григорьевич, он не напрасно так упорно толкал вас в судьи…

– Значит, не случайно и вы, Григорий Григорьевич?..

– Да. Ради какого-то Мировича губить Разумовского? С кем же мне тогда и выпить? – чувствуя, что впадает в несвойственные ему сантименты, свел все к расхожей причине.

– Но какое погубление? Меня? Мирович?

– Нет, надо под такой разговор еще!… Подошли к столу и выпили, не садясь. Когда вернулись на диван, Орлов продолжал:

– Мировича под пристрастием… костоломным, как понимаете… стали спрашивать, кто сообщники, кто надоумил на такое дерзкое деяние. И на кого, думаете, он показал?.. Орлов прямо-таки штыками глаза навострил: на вас, граф Кирила! Да, да. Государыне принесли запись допроса, за подписью генерал-прокурора Вяземского. Я имел нахальство посмотреть ее. Слушайте… и не сбивайте меня! – положил он руку на плечо Разумовского. – Память у меня хорошая. Даже во хмелю! Почти дословно передаю: