Последний гетман

Не в Петербурге, где он строго за собой следил, – здесь местное словцо частенько проскальзывало. Даже на похвальбу гетману: «Ридно дитятко наше!» Дитятко было в Измайловском мундире, хотя по выходе из кареты засовывались за алый кушак с одной стороны булава, а с другой бунчук, для пущей важности. Сейчас не потребовалось: въехали в усадьбу матери, выстроенную с тароватой руки старшего брата, за семейным столом, с сестрами и уже осаждавшими их зятьями повечеряли, как следовало, а дальше на Чернигов. Старший из зятьев, Евфим Дараган, несколько верст верхом провожал – как же, такая честь! Как-то само собой определилось: быть ему бунчуковым товарищем, значит, при гетманском бунчуке. Но отослал его в Глухов:

– Ступай в Глухов, не зашалили бы наши ридные козаченьки…

Чего-чего, а шалости хватало. Жидков из шинка в драный челн посадили и вниз по Десне пустили, а шинок огню предали. Ищи-свищи ветра в поле степном! Казак умрет, а товарища своего не выдаст. Чего доброго, гетман, вдоль Десны же пыля, несчастных шинкарей и нагонит. Он бы и сам с удовольствием в челн пересел, да мать боится. Пыли бережком!

Мать едва дотащилась до устья Сейма, а там взмолилась:

– Сынку! Спроводи меня к внучатам в Глухов… Щоб нихто не журывся…

Странной показалась тоска по внучатам, а особенно по невестке, но выделил одну из сопровождавших карет, отправил с провожатыми. Не находит мать ни с кем общего языка… хоть с тем же и Григорием Тепловым. В карете, пока ехали, все на него косилась да что-то бурчала. Слава богу, Теплов плохо понимал малороссийский язык, но сын-то слышал: «Злы-ыдень… гайдамак, щоб яго…» Гайдамаки и для самого гетмана были сущей бедой; не то охранители степных окраин, и казакам-то неподвластных, не то самостийные разбойники. Руки до них не доходили, пускай пока по степным шляхам гуляют. Но какой гайдамак – Теплов? А уж как мать буркнула: «Сердюк заховный…» – маленько и прояснилось. При Мазепе были такие лихие гетманские живодеры-чистильщики, что все подчищали до своего кармана, под кнут да петлю… «Ну, матинаго-ворница!… – поворчал, провожая ее карету запыленными глазами. Можно было и в челн пересаживаться, без пыли и тряски.

Гетман подплывал к Чернигову, опасаясь увидеть, как и везде, развалины да неустройства. Саранча и неурожаи предшествовали его гетманству, а в Чернигове еще и пожар прошлой зимой истребил большую часть зданий. Известно, при постоянных войнах строили кое-как да кое из чего, а в этой стороне лес все-таки был – из дерева. Хоромы шляхетские, полковничьи и всякие другие, пока что мазанками подменялись… и опять стучали, стучали топоры! Каменные дома среди этой мазаншины крепостями выделялись, ну да сама крепость как оплот всей Черниговщины. Разве что дом гетмана Полуботка, одного из наследников Богдана Хмельницкого, своей двухэтажностью выделялся. Конечно, в Петербурге он никого бы не удивлял, а здесь дивом было то, что воинственный гетман, подавая пример, выстроил свой каменный дворец по-за крепостными стенами, городу в украшение. Ведь даже небогатые обыватели, боясь постоянных набегов то со стороны татар, то со стороны польской шляхты, предпочитали трудиться в тесноте крепости. А черниговский полковник Полуботок, в неурядицу избранный гетманом, всем назло выстроил свой дворец без всяких крепостных стен. Жить привольно на свежем степном воздухе, наплывавшем из-за Десны. В его доме и Петр I останавливался. Крепость новый "гетман с уважением осмотрел. Стены ого-го!… И теперешние пушки выдержат. Настроение улучшилось, когда смотрел с такой несокрушимой высоты. Ветер, налетавший с Десны, трепал парик, поигрывал Андреевской лентой, позванивал позолотой. Черниговский полковник, видя такое настроение гетмана, мигнул своим подопечным. Тем же ветром и серебряный поднос принесло, с наполненными уже кубками. Гетман не стал бросать их наземь, подобно графу Гендрикову, да и не разбились бы все равно: серебряные были. Под эти кубки он что-то вроде речи сказал:

– Черниговщина, да! И мы ж, Разумовские, Черниговские, как хорошо дома-то, а?..

Вдруг сильный вихрь налетел с Десны, сорвал на камни Андреевскую ленту. Бросились поднимать полковники, бросились другие окружающие, ничтоже сумняшеся, забыв свой чин, и архиепископ Черниговский, но всех опередил Григорий Теплов. Возможно, потому, что ближе всех к гетману стоял, иногда подсказывая, что и как делать. Ментор! Терпи с благодарностью к такому помощнику. Теплов хотел вздеть поднятую ленту обратно, но не захотел гетман – просто сунул в карман. После, когда уже пир в его честь задавали, сам незаметно и стыдливо одел.

Вроде бы неприметная мелочь, а по возвращении в Глухов матери почему-то рассказал. У старушки свои приметы:

– Гэта, можа знак якой? Бийся Гришки Теплова, сынку… Запазух яго не пущай, не!

Какой пазух? Чего туда лезть правителю канцелярии? Все равно ни единое письмо без гетманской подписи не выйдет.

В больших делах многое забывая, спросил:

– Письма Государыне все отправлены?