Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ)

Пальцы графа вновь сомкнулись вокруг ее запястья, но в этот раз Валентина все же попыталась освободиться от него. Она выкручивала руку и рычала, пока безвольно не повисла на графе, в бессильной злобе опустившись перед ним на колени.

— Я дам тебе молока, девочка, только успокойся. Я утолю твою жажду, и ты снова станешь моей прежней Тиной. Потерпи, дитя мое… Ты доказала мне на дне пруда, насколько ты сильна.

Она вскинула на улыбающегося вампира глаза, суженные злобой, но едва он коснулся рубина на ее пальце, как глаза вильи широко распахнулись, и дрожащий голос спросил:

— Я не помню ни вас, ни все эти месяцы, которые должна была выкашивать вашего ребенка, ни то, как дала ей жизнь… Разве такое возможно забыть?

Александр улыбнулся, но всего на миг. Голос его прозвучал серьезно:

— Все женщины забывают родовую боль с первой улыбкой младенца. Эта боль, как смерть, необходима, чтобы войти в жизнь. Тебе не надо ее вспоминать.

Валентина продолжала стоять перед графом ка коленях.

— Не буду вспоминать… — прошептала она. — Но обещайте дать мне время привыкнуть к мысли, что мы с вами…

Она опустила глаза к его мокрым войлочным сапогам.

— Не люблю давать пустых обещаний, — граф потянул ее на себя и, поставив на ноги, одернул рубашку. — Я привык спать с тобой в одной постели. Но она у нас широкая, как ты помнишь… Давай постараемся сохранить наш союз ради нашей дочери. И ради нашей любви. Мои слова ведь ты помнишь?

Валентина опустила глаза и закусила дрожащую нижнюю губу.

— Я не могу ответить вам тем же, Александр. Я вас не ненавижу. Я вас просто боюсь. А там, где есть страх, не остается места для любви…

— Я люблю тебя, — повторил вампир четко, поднимая голову жены за подбородок указательным пальцем, словно хотел загипнотизировать ее, навеки впечатать свои слова в ее подсознание, словно те, как теплый свет церковной свечи, могли растопить смертельный холод серых глаз, которые не делал добрыми даже туман из затаенных слез. — Просто повтори мои слова. Это же заклинание. Разве ты забыла?

Валентина смотрела в глаза мужа, не мигая: только с глаз ее слетела последняя влага, и они стали сухи, будто все слезы были выплаканы на крыше в безумном смертельном танце, в котором ее закружил Дору. Она пыталась разомкнуть губы. Но тяжелые оковы смерти сковали ее язык: зубы закрылись, как тяжелые замковые ворота, не желая выпустить на свободу ни единого звука. Граф смотрел на нее с надеждой. Но надежда таяла, как таяла вокруг них ночь, уступая место свету, в котором ему не было места, но который хоть немного, но грел ледяную душу вильи.

— Значит, для этих слов не пришло еще время, — рука графа вновь сжала запястье жены. — Идем. Я хочу напоить тебя молоком до рассвета и, если ты позволишь, остаться с тобой…

Валентина ничего не ответила. Даже не кивнула. Только покорно занесла ногу для первого шага, но не посмела переступить порог дома раньше его хозяина.

— Значит, не все потеряно, — больше для себя, чем для своей спутницы, прошептал граф. — Идем! Рассвет!

Александр отворил дверь в гостиную и вошел первым, но потом сразу же пропустил жену вперед. Валентина, не глядя по сторонам, пошла к лестнице и начала подниматься по ней, не поднимая глаз от ступенек.

— Тина, постой! — крикнул граф, останавливая рукой появившихся у лестницы Эмиля и сеньора Буэно. — Я только отдам распоряжение про молоко.

— Как? — одними губами спросил профессор Макгилл, но граф только пожал плечами и поклонился сгорбленному старику.

— Эмиль, ступай к Серджиу. Боюсь, его хватит удар, если он ее увидит… А с вами,

— Александр снова кивнул старичку. — Встретимся завтра. Я не могу оставить жену даже на минуту.

Валентина покорно стояла между этажами, смотря на свои босые ноги.

Сеньор Буэно протянул по направлению к лестнице руку, и Валентина резко обернулась, но тут же отвернулся старик.

— Где мое молоко? — голос графини Заполье прозвучал холодно и резал воздух как сталь.

— Сейчас! — Эмиль рванул с места, как спринтер.

— Она говорит вашими интонациями, Александр, — проскрипел старый вампир. — Ваша жена — холодная и пугающая льдина, от которой даже в ледяном замке вампиров несет холодом за версту.

— Вы не правы, сеньор Буэно. У нее очень доброе сердце. Я знал ее живой.

— Я тоже знал вас живым, Александр. У вас никогда не было доброго сердца. Мы оба торгаши. И оба продешевили свою жизнь.

— К чему вы сейчас это сказали? — прохрипел Александр.

— Просто так. За все приходится расплачиваться. За смерть первой графини, например.

— Валентина уладила с Бриной дела самостоятельно. Без моей помощи. А я получил свободу для нового брака у самого Бога. И ваша жалость мне не нужна.

К графу подбежал Эмиль, и Александр, вырвав у него кружку, взлетел по лестнице. Он не отдал молоко Валентине в страхе, что та из вредности расплескает драгоценную жидкость. Он поднес кружку к ее дрожащим губам. Она смотрела поверх нее ему в глаза, не смея прикоснуться к белой жидкости без приказа. Граф видел, как дрожат ее веки.