Последний год Достоевского

Анна Григорьевна утверждает, что выступление 28 марта было последним в весенний сезон 1880 года. Она ошибается: до отъезда в Старую Руссу Достоевский участвовал по меньшей мере ещё в одном вечере[516]. Он состоялся в воскресенье 27 апреля, в последний день пасхальных увеселений.

«…Несмотря на то, что… стояла прекрасная погода, которая заодно с только что наступившими белыми петербургскими ночами манила на прогулку на открытом воздухе, зала Благородного собрания у Полицейского моста к началу вечера, то есть ещё засветло, была буквально переполнена публикою…»[517]

Не следует всё-таки слишком полагаться на память мемуаристов (даже самых добросовестных!). Только что процитированный нами М. А. Александров, запомнив главное, увы, ошибается в мелочах. «Благодаря отвратительной погоде, – поправляет его столичная газета, – да и также невыгодной по сезону минуте, публики явилось не особенно много. Зала была далеко не полна»[518].

Тургенева на этот раз не ожидалось: он уже отбыл в Москву.

Орест Миллер, угостив публику своей статьёй «Основы учения первоначальных славянофилов», исполнил затем два стихотворения Хомякова. Со стихами (но уже собственными) выступили также Полонский и Случевский.

Достоевского (писателя, как замечает Александров, «знаменитого, но лишь недавно признанного таковым») встретили овацией, длившейся минут пять. Выйдя из-за кулис, он направился к столу, стоявшему посредине эстрады, но вынужден был остановиться на полдороге и несколько раз поклониться рукоплещущему партеру. Затем «продолжал, тою же деловою поступью, путь к столу; но едва он сделал два шага, как новый взрыв рукоплесканий остановил его вновь»[519]. Уже сев за стол, он должен был снова несколько раз вставать и раскланиваться.

Он выбрал для чтения отрывок из девятой книги «Братьев Карамазовых» («Мальчики»). Текст предназначался для апрельского номера «Русского вестника» – он читал по полученной из Москвы корректуре.

«Что за превосходное чтение! – восклицает газетный репортёр. – Сколько простоты и между тем теплоты и задушевности. Прочтённый отрывок очень интересен. В нём выведен и совершенно замечательно обрисован некий юноша Коля – яркая характеристика одного из хороших типов “увлечённой молодежи”, увлечённой на социально-сумбурной почве»[520].

Текст комментировался ещё до его появления в печати.

После вечера Достоевский сообщает Любимову: «…эффект, без преувеличения и похвальбы могу сказать, был чрезвычайно сильный»[521].

Об «эффекте» упомянуто не без расчёта. Информация предназначена лицу, являющемуся – по должности – первым читателем романа. Помощнику Каткова совсем нелишне знать, что роман пользуется успехом у публики. В своих далеко не простых отношениях с руководителями «Русского вестника» Достоевский не прочь опереться на силу общественного мнения.

Теперь он явится перед широкой публикой только в июне: в Москве – в час своего наивысшего торжества.

Сплетня не первой свежести

Весна 1880 года одарила не только одними лишь эстрадными успехами. Она огорошила и неприятностями литературными.

В апрельской книжке «Вестника Европы» – журнале либеральном, солидном, уважаемом – Павел Васильевич Анненков делился своими воспоминаниями о сороковых годах.

Годы эти были памятны Достоевскому.

Описав блистательный дебют двадцатичетырёхлетнего автора «Бедных людей», добросовестный воспоминатель продолжает: «Внезапный успех, полученный его повестью, сразу оплодотворил в нём те семена и зародыши высокого уважения к самому себе и высокого понятия о себе, какие жили в его душе. Успех этот более чем освободил его от сомнений и колебаний, которыми сопровождаются обыкновенно первые шаги авторов: он ещё принял его за вещий сон, пророчивший венцы и капитолии, а когда решено было напечатать «Бедные люди» в альманахе Некрасова «Петербургский сборник» (1846 г.), автор совершенно спокойно и как условие, следующее ему по праву, потребовал, чтоб его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например – каймой. Роман и был действительно обведён почётной каймой в альманахе»[522].

Когда автор «Замечательного десятилетия» выпустил в следующем году свои воспоминания отдельным изданием, он исключил из приведённого текста последнюю фразу: именно благодаря ей почтенный мемуарист попал в пренеприятнейшее положение.

4 апреля в «Новом времени» появилась безымянная заметка. Процитировав слова Анненкова о кайме, автор заметки не без ехидства присовокуплял: «Мы взяли “Петербургский сборник” 1846 года и увидели, что г. Анненков это обстоятельство сочинил, вероятно, по свойственному ему добродушию: “Бедные люди” напечатаны без всякой каймы, тем же самым шрифтом, как и другие статьи этого сборника. Мало этого, “почётной каймой” отличены “Помещик” Тургенева и “Парижские увеселения” Ивана Панаева, – под этой почётной каймой мы разумеем иллюстрации… Таким образом, П. В. Анненкову надо покаяться, а вместе с ним и “Вестнику Европы”. Это прискорбно будет для таких тузов…»[523]