Последний год Сталина

Чего мне не довелось наблюдать, работая в разных регионах СССР, так это русского великодержавного шовинизма. Нигде и ни в каком виде его не было. Зато он возник и порой появляется в криминальных формах в нынешней «демократической» РФ. Странно? Нет, закономерно. Ведь страна теперь антисоветская и антисталинская!

Конечно, в бытовом плане всякое бывало.

Когда мне было лет 9–10, меня остановил на улице подвыпивший мужчина и удивил просьбой: «Мальчик, скажи “рыба”». Я сказал. «Скажи “курица”». Я сказал. «Скажи “кукуруза”». Я сказал. Он погладил меня по голове и сделал вывод: «Хороший мальчик».

Несколько лет я с недоумением вспоминал этот случай. Только потом понял: это была проверка на картавость. Если бы я её не прошёл, вряд ли этот мужчина назвал меня хорошим мальчиком.

Иной случай был примерно в 1952 году. В поселке Монино зимой у своего подъезда я надевал лыжи. На мне был чёрный китель; на погонах блестел бронзовый вензель «МГРИ» (Московский геологоразведочный институт). Рядом со мной стоял мальчик лет десяти с ясно выраженными еврейскими чертами. Он жил в соседнем подъезде.

Когда я собирался отправиться на прогулку, он спросил, картавя:

– Дяденька, ты моряк?

– Нет, мальчик, не моряк.

– Значит, еврей.

Видно, он особо выделял из всех прочих – моряков и евреев. Моряки ему нравились сами по себе, а евреи – благодаря воспитанию.

Ранней весной 1955 года я сопровождал груз отряда по зимнику на север от Читы. На одной из ночёвок рано утром, пока шофёр разогревал нашу машину, невдалеке один мужик стал монтировкой бить другого, разбив ему голову в кровь. Я ухватил бьющего сзади, избитого отвели в дом.

Не успокаиваясь, он стал угрожать мне: «Я тебя, жидовская морда… Сидел из-за такого…» и т. д. Пытался меня ударить толстой корягой. Пришлось взять в руки монтировку. Он отступил. Как говорится, я не посрамил честь еврейской нации, к которой не принадлежал.

На военных сборах ранней осенью наша группа ехала в крытом кузове автомашины. Шёл дождь. Машина буксовала на просёлочной дороге. Мы спрыгнули в грязь и стали толкать машину. Мне показалось, что нас маловато. Заглянул в кузов: там сидели, беседуя, три наших студента еврейской национальности. Я наорал на них: мол, позорите свою нацию! Они даже вроде бы не смутились: «И без нас обойтись можно». Но, конечно, пришлось им покинуть тёпленькое местечко.

Нашей Солигорской экспедиции потребовалась дополнительная буровая установка. Я обратился к соответствующему специалисту, моему однокурснику по институту. Он сказал, что должен передать её в другую экспедицию. Я стал доказывать, что нам она нужней. Он смутился и тихо сказал: «Прости, еврейская солидарность». Он, начальник нашего отдела, и начальник той экспедиции были евреями.

Это признание меня не удивило и не возмутило. У каждого народа есть те, кому выгоден национализм. Есть и те, кому от этого только хуже. Они верят, что страдают во имя своего рода-племени, и винят в этом не тех, кто от этого выгадывает, а кого-нибудь извне.