Последний год

— Когда я странствовал по скитам, — начал Распутин новый, заранее приготовленный рассказ, — однажды встретил я инока-отрока, лет ему было шестнадцать, не боле. Между прочим, дюже похож был на обожаемого наследника нашего — такие же большие глазенки и светлые кудельки. А уже коснулся его души всевышний, одарил его великим пониманием божественного помысла. Разговор у меня с ним был на всю жизнь памятный. Ведь дитя еще, а сколько в нем было понимания. Я тогда веру искал. Спросил у него: что есть вера? Глянул отрок на меня своими большими глазами и говорит: «Вера — это все доброе, что делают люди». Великая истина божьего отрока! Истина! — Серые глаза Распутина горели пламенем веры, лицо сделалось бледным, скулы обострились.

Как любила его, как верила ему в такие минуты царица!

— Истина, истина, — повторяла она, мелко крестя грудь.

— А сколько же мы видим вокруг людей без веры! — вдруг громко и гневно воскликнул Распутин, сдвинув косматые брови и устремив на императрицу налитые болью глаза.

— Да, да, да, да, — закивала царица. И вдруг, вскинув голову, добавила — Но есть и с верой люди. Есть! — Она встала, прошла к большому столу и принесла оттуда лист бумаги. — Прочитайте.

Григорий не очень-то любил это занятие — чтение, но побежал по строчкам взглядом, спотыкаясь на словах. Это была телеграмма царице от верных ей монархистов из Архангельска: вдруг объявились вот сыны «Союза русского народа». Они клялись ей в готовности сложить голову, защищая русский трон от басур-манов.

Распутин долго читал, отставив бумагу далеко от глаз.

— Хорошими людьми написано… с большой верой люди, — многозначительно и тихо промолвил он, прочитав.

— Я должна им ответить, Григорий Ефимович, — сказала царица. — Помогите мне, чтобы слово божье было в моем ответе. Я их поблагодарю, а потом хорошо бы слова такие… от бога, от веры. Помогите.

— Записывайте, — сказал Распутин и закрыл глаза с закинутой вверх головой. Вырубова с удивительной для ее комплекции проворностью поднялась и, хромая, принесла с большого письменного стола тетрадь и карандаш.

Когда она уселась и устроилась писать, Распутин приоткрыл глаза и точно в полусне начал диктовать:

— Слова ваши добрые — вера божья… Клятва ваша истинно народная, православная, и в ней опора трона во веки веков…

— Хорошо… очень хорошо, — кивала царица, заглядывая в тетрадь, где писала Вырубова. — Мы напечатаем это в «Новом времени»— и письмо, и мой ответ. Пусть все ироды знают, что на самом деле думают и чего хотят истинно русские люди. — Царица гневно глядела прямо перед собой, и на белых ее щеках проступали розовые пятна.

— Истинно, истинно, — пророчески произнес Распутин и продолжал — Надо беречь трон от людей без веры. Так и шныряют они возле нашего батюшки-царя.

Царица повернулась к нему, спросила тихо:

— О ком вы?

— Вон едет в Ставку новый премьер Трепов. Чего он едет? Своих будет протаскивать на вышку, а как же. Отставку ему царь не дал. Он теперь думает — незаменимый, и под это потащит своих и будет спихивать неугодных. Полетят верные люди, Штюрмером призванные. Первым делом, конечно, Протопопов. А Алексей-то Дмитриевич единственный с такой большой верой и преданностью. Но Трепову он не нужен, мешать ему будет. В юстицию он своего Макарова уже сунул, теперь очередь Протопопова. На него охоту ведут с двух сторон: Трепов мутит, и Родзянко мутит. Обоим нож в горле, что Протопопов служит не им, а трону. Поглядел бы наш батюшка-царь в глаза Трепову, а потом в глаза Протопопову и все бы прочитал до дна. У одного глаза без веры, а у другого верой сияют.

— Неужели они по-прежнему хотят его убрать? — в ужасе спросила царица, глядя на Распутина расширившимися зрачками.

— А чего же еще, светлая вы моя. А трогать Протопопова нельзя. Большая будет беда. Очень большая.

— Нет, нет, — подняла царица белые руки. — Я не позволю! — вдруг тонким голосом крикнула она.

— Только вы, светлая моя, и можете спасти трон от зтой беды, только вы. И раз вы этого желаете, я специально за вас вознесу богу молитву.

— Храни вас бог, Григорий Ефимович. Храни вас бог! — сказала царица с глазами, полными слез.

— И тебя храни всевышний, государыня-матушка, и деток твоих чудесных, сладких. Отовсюду слышится хвала вашим дочерям, — помолчав, начал он как будто новую притчу. — Столько добра они делают по своим лазаретам. Значит, святой верой они преисполнены. И от этого красота у них и в лицах и в душах. А через них людская любовь и к трону поднимается.

— Да, да, девочки работают от всей души, не знают усталости, полны впечатлений. Я слушаю их рассказы и вижу, как они день ото дня взрослеют.

— Рядом с ними мужает и обожаемый нами наследник, — продолжал Распутин, как бы сдерживая распиравшую его радость.

— Да, да, — просияла царица. — Вчера, слышу, он спрашивает Ольгу — раненые солдатики плачут?

— Божье дело, божье! — серьезно, даже сурово сказал Распутин и встал. — Благодарю вас, светлая моя, за эти минуты душевной радости.

— Мы же забыли о чае! — растерянно воскликнула царица. — Аня!